— Сейчас придет. В магазин побежала. Велела, чтобы я тебя уложила спать.
— Я сам.
Иринка бросила на него насмешливый взгляд, и он понял, что должен принять ее помощь. Она делала то, что была должна и умела делать, и это нисколько не затрудняло и не оскорбляло ее.
В квартире он послушно сел в кресло, стоявшее в углу спальни, и смотрел, как Иринка открывает окно, сквозь которое тут же ворвался свежий, с горчинкой, запах ранней осени. Застелив постель, Иринка подошла к Мельнику и взяла за рукав его пальто, помогая раздеться. Мельник хотел возразить, но в том, как пальто соскользнуло с его плеч, было что-то невыразимо приятное, и он промолчал. Раздевшись, он нырнул под одеяло, к прохладе простыни, и вдруг понял, что ему не холодно. Засыпая, Мельник видел брошенное на кресло пальто как расплывчатую черную кляксу. Во сне он чувствовал вкусные запахи, а когда открыл глаза, услышал, как что-то шипит и постукивает на кухне. Звуки были домашние, уютные, и Мельник провалился в дрему снова. Он вынырнул на поверхность, когда теплая рука коснулась его плеча и негромкий голос произнес:
— Слава, проснись, покушай. Я приготовила.
— Мама, — шепнул он и тут же почувствовал щемящую боль в сердце, потому что мамы не было уже год, а он все еще надеялся когда-нибудь услышать ее голос и съесть что-нибудь приготовленное ее руками. Айсылу ласково погладила его теплой ладонью по прохладному лбу и прошептала:
— Эх, улым. Большие вы, маленькие, мама всем нужна, всем. Что же делать, если не вечные мы? Не вечные…
Они ели, сидя за кухонным столом. От каждого проглоченного куска по телу Мельника волнами расходилось тепло. В квартире пахло мясом, луком, свежевыгла-женным бельем и сентябрьской прохладой. Айсылу и Иринка разговаривали вполголоса, их шепот заглушал голоса не хуже музыки. Мельнику хотелось, чтобы они остались жить с ним. Были его семьей.
Но они покинули его, и следующим утром Мельник в одиночестве шел к «Мельнице», согревая в карманах замерзшие руки. Темный силуэт мельничного колеса не давал ему покоя, после завтрака ноги сами понесли его разомлевшее от тепла тело к двери в другую реальность. Мельник повернул заиндевевшую ручку и вышел на поле. Дверь закрылась с мягким щелчком. Лес был молчалив и насторожен, сугроб — пуст, в нем зияла дыра, оставшаяся от тела. Снег осыпался с той стороны, где тело выбралось наружу. Вдалеке медленно вращалось мельничное колесо. Мельник взял лопату. Перед ним стремился к реке недлинный путь, который он начал расчищать в прошлый раз. Лопата подцепила рыхлый, почти невесомый снег. Мельник работал, не поднимая головы. Очень скоро щеки его начали пылать огнем, по спине впервые за долгое время стекла струйка пота. Время перестало иметь значение, он только иногда поднимал голову, чтобы убедиться, что придерживается верного направления. Река приближалась. Мельник чувствовал, как растет усталость в согнутой спине и непрерывно работающих руках. Скоро плеск мельничного колеса начал заглушать шум крови в ушах. Запахло холодной речной водой.
Мельница была совсем рядом. Мельник сделал еще несколько взмахов лопатой, вплотную подошел к обшитой досками стене и провел по ней рукой. Дерево было шершавым и влажным, отсыревшие щепки, больше похожие на размокшую, скатавшуюся валиками бумагу, отслаивались от стен и прилипали к ладони. Крутилось колесо, ударялись о воду широкие, почерневшие от сырости лопасти, ворочались невидимые жернова, и казалось, что мельница живая: она дышала, глотала, причмокивала, переваривала. Мельник поднялся по лестнице, открыл дверь и посмотрел в темноту. Там тускло блестело железо: по стенам были развешаны лопаты, молоты, вилы. Медленно крутились каменные жернова. Он не решился зайти, спустился вниз и у последней ступеньки Увидел серо-зеленого голого голема. Его безгубый рот был приоткрыт и напряжен, словно голем хотел что-то сказать. Взгляд блуждал по сторонам: существо искало нужное слово и не находило его. Тощая рука с длинными узловатыми пальцами протянулась вперед, едва не касаясь Мельникового плеча, и указала на темную полоску воды впереди. Изо рта вырвался тихий отчаянный стон.
Мельничное колесо безучастно шлепало по воде. Голем выглядел неопасным, Мельник даже почувствовал к существу острую, щемящую жалость. Голем стонал не переставая, пока громкий треск льда, затянувшего воду у самого берега, не заставил его замолчать.
Лед лопался сразу во многих местах, на белом расцветали свинцовые звезды трещин. Лежащий поверх снег намок, трещины расширились, из них показались острые и твердые предметы, которыми кто-то бил по льду снизу вверх. Предметы были темные, похожие на кончики птичьих клювов. Полыньи ширились, ледяная крошка покачивалась на темных волнах, маленькие пальцы начали хвататься за края, и существа, долбившие лед, выбрались из воды. Тишина сменилась громким гулом. Слов разобрать было почти нельзя, только иногда кто-то выкрикивал высоким, почти истеричным голосом: «Шуликуны!» В глазах рябило от пестрых широких одежд. Мельник почувствовал себя стоящим среди огромной ярмарочной толпы. Картинка вокруг ожила, словно к шипящему снегом телевизору подключили антенну, и он начал показывать HD невероятной четкости.
Стало очень светло, снег расцветился яркими всполохами. Мельник стоял среди шуликунов. Они были маленькие, ему по пояс, с острыми наростами на яйцеобразных головах. Некоторые держали в руках чугунные сковороды, на которых мерцали алые угли. Мельник не чувствовал в них угрозы. Он словно стал частью яркого шоу и с удовольствием смотрел на веселую возню вокруг себя, на взлетающие в воздух раскаленные угли и оживленные личики шуликунов.
Но скоро он начал подозревать неладное: шоу оказалось веселым только снаружи. Снег выдал правду первым: там, где толпа была пореже, Мельник увидел на белом грязь и пятна крови. Горячий уголь пролетел совсем рядом с его щекой, и Мельник отпрянул. Он больше не улыбался. Ему захотелось
