гула, затмил его, перешел в истерический, невыносимо громкий и высокий звук. Мельник вздрогнул и выронил плеер на пол. Внутренности его скрутила внезапная судорога, и он сделал несколько глубоких вдохов, пережидая приступ боли.
Приступ испугал Мельника. Когда боль отступила, он сел на кровати и завернулся в одеяло, пытаясь сберечь остатки тепла. Мельнику было наплевать на себя — он поразился, насколько ему все равно, будет он жить или нет. Смерть не пугала его, он боялся, что случайно выпустит из рук Сашино сердце. Даже секунда могла решить дело не в пользу жизни: волокна были тонки и ветхи, как изношенная ткань. Каждое движение сердце Саши совершало судорожно и болезненно.
Ее смерть беспокоила Мельника гораздо сильнее собственной. Он жадно и иррационально желал, чтобы она жила, даже страдая от болезни, даже если его уже не будет.
Раз он может остановить время, подумал Мельник, не может ли он повернуть его вспять? Мысль была страшной: он никогда ничего подобного не делал и даже не знал, возможно ли поступить со временем так грубо. Мельник прислушался к закольцованному циклу, к бесконечно повторяющемуся «та- дам», к однообразной, тяжелой усталости, составляющей Сашину жизнь, и принял решение. Он обхватил сердце плотнее и резко откинулся назад. В голове словно взорвалась дымовая шашка, какое-то время Мельник ничего не видел и не слышал. Когда туман рассеялся, стало ясно, что силы еще остались. Мельник повторил попытку. На этот раз он потерял сознание и пришел в себя, когда за окном было уже темно. Сашино сердце все еще билось. Мельник обследовал его, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев, и понял, что у него получилось. Изменения были едва заметны, но связи упрочились, волокна стали крепче.
«Я выиграл для нее день, — подумал Мельник. — Может быть, два».
Он встал и пошел на кухню ставить чайник. Ему оставалось только игнорировать собственную боль, жить будто ничего не происходит и держать Сашино сердце, пока не разожмется рука.
Чая он выпить не успел: неистовая, безудержная сила стащила его с табурета, швырнула на пол, наполнила легкие арктическим холодом. Мельник понятия не имел, что происходит, но сопротивлялся изо всех сил. Он попытался встать, упал, потом все же поднялся на ноги. Он ощутил себя рыбаком, в сеть к которому попалась огромная невиданная рыба, и думал уже не о том, чтобы вытащить улов на берег, а о том, чтобы самому не кануть в темной непрозрачной глубине. Мышцы его были напряжены до предела, сердце шумело в ушах, сеть сантиметр за сантиметром появлялась из воды. Мельник не видел рыбы, но сопротивлялся ей, пока не почувствовал, что она уже не бьется, не тянет ко дну, что она подчинилась.
Он сел на табурет и начал смотреть на опрокинутую чашку и чай, стекающий на пол медленными тяжелыми каплями. Чай был совсем холодный, и Мельник не знал, то ли он так долго сражался с рыбой, чем бы она ни была, то ли владеющий им холод выбрался наружу и начал подчинять себе окружающие Мельника вещи.
По привычке он проверил, не порвалась ли связь между ним и Сашиным сердцем, и понял, что именно Саша и была той рыбой. Она почувствовала себя лучше и начала тратить себя снова. Она выбрала ребенка, которому нужна была помощь, — Мельник не мог знать наверняка, но был уверен, что это именно ребенок, — и отдала ему выигранный Мельником день. Мельник начал злиться. Он злился до тех пор, пока не осознал, что волокна Сашиного сердца не истончились снова. Он смог ее удержать: не одну, а с грузом, который она вновь на себя взвалила.
Мельник вытер лужу со стола и пошел в ванную за тряпкой, чтобы вымыть пол. Пальто мешало ему убираться, он бросил его на пол в прихожей. Убравшись, он долго и с наслаждением мыл руки в теплой, почти горячей воде, потом вернулся на кухню. Высушенные листочки чая с легким стуком упали на дно добела отмытой чашки, зашумел, закипая, чайник. Мельник отрезал хлеба. Голоса в его голове шумели чуть меньше, и ему не так холодно было без пальто, как было бы еще сегодня утром.
«Значит, я сильнее, чем думал», — решил Мельник, и эта мысль ему понравилась. Он улыбался себе под нос, нарезая тонкими ломтиками маслянистый, с огромными дырами, сыр, и время от времени проверял, надежно ли держит уходящую в темную воду сеть, в которой, кроме Сашиной, отныне находилась еще чья-то важная жизнь.
Когда он закончил есть, подошло время ехать на съемку.
К парку медиумов подвозили на автобусе. Мельник устал, ему хотелось прижаться лбом к стеклу, но оно было холодным: летняя жара сменилась непрерывными осенними дождями. За окном в мокром асфальте отражался оранжевый свет фонарей и машинных фар. Автобус с медиумами стоял в пробке в пяти минутах ходьбы от места съемки около четверти часа. Мельник смотрел на длинную ограду парка и думал о мертвой женщине на плоту. В ее смерти мог быть виновен кто-то из сидевших рядом с ним людей. Мельник вынул наушник из уха, позволяя многоголосью накинуться на него из-за мощного щита, выстроенного голосом Яна Гиллана, и вслушался в чужие мысли. Айсылу беспокоилась за него. Тупой парень решал, кто из соперников бесит его больше всех. Шаман выстраивал какую-то сложную, безумную схему выхода в финал. Похожая на русалку бледная девочка не думала ни о чем, в ее голове были только образы мокрого асфальта и сбившихся в плотную массу машин. Цыганка прикидывала, что заказать в ресторане после съемки. Соколов, прикрыв глаза, вспоминал стихи Аполлинера — Мельник задержался в его голове чуть дольше, чтобы послушать. Константин переживал недавнюю ссору с гражданской женой и придумывал, что лучше ей сказать, чтобы ругань не пошла по второму кругу. Старуха с розой боялась вылета, потому что провалила конкурсное испытание.
Как только медиумы появились у входа в парк, к ним тут же подбежали несколько человек: поклонники шоу уже узнали, когда и где проходят съемки.
