– Неожиданно вышло, правда, желтолицый? – теперь я позволяю себе насмехаться над степным. Плевал я с высокой колокольни на все их дикое сборище собак, у которых загораются глаза при виде крови. И ничего они мне не сделают, по крайней мере, сегодня. Им нужно осмыслить случившееся, подумать, как поступить со мной, потому что если они просто убьют меня сейчас, это не заглушит их жажду мести. После хорошего удара под дых нужно время, чтобы отдышаться.
– На пару дней ты получил отсрочку, – наконец говорит мне лысый. – Завтра бьется твой друг, и ему вряд ли повезет так, как тебе.
– Что там было? Зачем тебя уводили? – Данилов обеспокоенно смотрит на мою окровавленную руку. – Тебя пытали?
– Дикари, – отвечаю я. – У них там что-то вроде ринга, развлекаются. Пришлось помериться силой с одним из них.
– И как?
Хмыкаю.
– Ну раз жив, значит, победил. Ты бьешься завтра.
Данилов молчит некоторое время, переваривая информацию. Затем бормочет:
– Так вот зачем мы им нужны, и зачем воруют крепких мужчин. Не ради хлеба, а ради зрелищ.
Я устало приваливаюсь к прутьям. Гудит голова, болят руки и тело, на ноги словно навесили чугунные гири. Сегодня был очень непростой денек. Это ж надо, сколько событий он в себя вместил. Сейчас кажется, что туристы были в далеком прошлом, а это ведь случилось сегодня утром.
– Руку сильно повредил?
– Фигня, просто царапина.
Понемногу шум и гам гудящего становища сходит на нет, люди разбредаются по своим палаткам, лишь вдали у небольшого костерка остаются несколько мужчин, возможно, местная охрана. Где-то должны быть еще и дозорные – нужно быть идиотом, чтобы их не выставить. После тяжелого дня меня клонит в сон, глаза слипаются. Кажется, я уже пару раз проваливался в забытье.
– Слушай, Ямаха, – слышу голос Данилова, – как думаешь, есть шанс выбраться?
– Лучше спи, набирайся сил, – отвечаю я. – Завтра они тебе ой как понадобятся.
– Просто не хотелось бы закончить жизнь в клетке, как загнанная дикая собака. Уж лучше на ринге подохнуть.
Тут я его понимаю, эта клетка давит и на меня, деморализует, намекает на собственное бессилие перед обстоятельствами. Но прутья крепкие, я уже пробовал, расшатать или выломать их не получится. Наше узилище сработано на совесть, а инструментов у нас нет, так что приходится уповать на счастливый случай. Ну не зубами же грызть эти прутья, в конце концов! Остается лишь терпеть и выжидать.
Незаметно для себя засыпаю, и мне снятся какие-то сумасшедшие обрывки, сменяющие друг друга с огромной скоростью. То я на байке пытаюсь вырваться из огненного круга – пламя широкой стеной уносится высоко в небо, и я кручусь на месте, но нигде нет выхода, а кольцо понемногу сужается и сужается; то вдруг пытаюсь спастись от громадного сома, разинувшего пасть в нескольких метрах от меня, я гребу изо всех сил, но такое ощущение, что остаюсь на месте, а все мои старания впустую; наконец, он заглатывает меня, и я оказываюсь в московском метро. Мимо в панике бегут люди, кричат и вопят. Я вглядываюсь в их лица и вижу, что это степные, но чего же они так испугались? Любопытство пересиливает, и я иду туда, откуда бежит народ. Вскоре самые последние скрываются в темном жерле туннеля, меня окутывает тишина и темнота, а я все бреду по шпалам вперед. Наконец, выхожу к покинутой мрачной станции. Вокруг беспорядочно валяются вещи: предметы одежды, домашняя утварь, всевозможный мусор. Я осторожно ступаю по платформе, вглядываюсь, пытаясь обнаружить источник опасности, который так напугал жителей. И вдруг почти натыкаюсь в темноте на одиноко стоящую фигуру в плаще и капюшоне. Она резко разворачивается, откидывает капюшон, и я вижу перед собой оскаленную гримасу Хамелеона. Он наступает на меня, заставляя пятиться, тычет посохом мне в грудь, черное лицо сливается с окружающим мраком, только блестят зубы, и это выглядит очень зловеще. Спотыкаюсь обо что-то массивное, подвернувшееся под ноги, и не могу удержать равновесие. Падаю в груду дурно пахнущего тряпья, барахтаюсь в нем, пытаясь выбраться. А когда выкарабкиваюсь, то никакого Хамелеона уже и в помине нет, и на станции уже не так темно, а передо мной девушка, улыбающаяся одними уголками губ. Она томно откидывает назад свои косы, ее горящие глаза отливают бирюзой… Аксинья!
Я просыпаюсь с ее именем на устах и шепчу в темноту:
– Аксинья!
Я все в той же клетке, на сыроватой земле, в нелепой позе облокотился на прутья, ноет спина и затекли ноги, а на лбу выступили крупные капли пота. Облегченно вздыхаю, вытирая взмокшее лицо – это был всего лишь сон, кошмар, какой иногда привидится после тяжелого дня.
– Ты звал меня?
Я все еще сплю? Непохоже.
А из темноты проступает уже знакомый силуэт – поблескивают в рассеянном лунном свете золотистые волосы, шуршит длинное платье. Аксинья игриво смотрит на меня, подходит почти вплотную к прутьям клетки. Она теперь на расстоянии вытянутой руки, до нее можно попробовать дотянуться, ухватить. Но я понимаю, что это нереально – она просто издевается.
– И как же себя чувствует воин, не способный самостоятельно управлять своей судьбой? Каково тебе быть заточенным в клетку? Нравится в неволе? – мурлычет Аксинья. Она явно довольна. – Одинокий волк в заточении! Какая печаль!
