затихла.
Оценив по достоинству изображенный мною испуганный трепет, дракон с едва слышным стоном откинулся на спинку стула, закрыл глаза ладонью. Лицо его выглядело таким бледным и изможденным, что у меня защемило сердце. Наверное, он всю ночь не сомкнул глаз…
Если подумать, всего за две неполные недели я принесла Джалу столько неприятностей, сколько он не видел, наверное, за века существования в замке.
Мне стало стыдно. Прижимая сопящего Хууба к груди, я молча выскользнула из комнаты, давая себе твердое обещание, что до прибытия каравана больше не заставлю несчастного дракона нервничать.
На улице бушевала гроза. Широкими прозрачными лентами хлестал дождь, забрасывая брызги в открытое окно.
Время от времени хмурое небо, словно войлочную ткань, разрезали кривые ножницы молний.
Забравшись с ногами на кровать и зябко кутаясь в одеяло, я уныло жевала черствую лепешку, бессовестно стряхивая крошки прямо на пол.
На спинке кровати красовались глубокие и неровные, словно оставленные когтями хищника, зарубки.
Со вздохом я принялась ложкой, реквизированной из кухонного шкафа, ковырять очередную отметину — шел восемнадцатый день моего добровольного заключения в драконьем замке. До прибытия каравана, по прогнозам Джалу, оставалось шесть дней, если, конечно, торговцев не задержит в пути разыгравшаяся не на шутку стихия.
Завершив акт вандализма, я, как заправский Плюшкин, спрятала ложку за пазуху и с тоской воззрилась на размытый дождем безрадостный пейзаж: обрывки серых облаков в небе, сполохи молний и редкие черные птицы-грозовницы. Если верить Джалу, они предвещали путникам, не успевшим укрыться от ненастья, мучительную смерть.
После случившегося в башне пожара Джалу безжалостно отлучил меня не только от немногочисленных уцелевших книг, но и от своей сиятельной персоны. Почти все время он проводил в библиотеке — наверное, пытался привести ее в мало-мальски божеский вид. На мое предложение помочь дракон страдальчески закатил глаза и не пустил даже на порог.
Предоставленная сама себе, я вначале скиталась по замку, неприкаянная и одинокая, как Кентервильское привидение. Почти все двери по-прежнему были заперты, на кухне все реже появлялось съестное, и в замке мне не радовалась ни единая живая душа, кроме преданного летучего мыша.
Кстати, теперь он действительно был летучим — носился, как насосавшийся опиума, над моей головой, верещал что-то восторженное, пугая даже своих собратьев. Те сверкали красными возмущенными глазками из темных углов и клекотали ему вслед что-то неодобрительное.
Сообразив, что еще пара часов таких скитаний — и я форменным образом превращусь в бестелесный замковый дух, я заперлась в своей комнате, как монахиня в ските, решив посвятить все нерастраченное внимание и нежность окончательно ошалевшему от такого счастья Хуубу.
Сейчас я намеревалась разыграть партию в шахматы. Разложив клетчатую доску на кровати, я усадила на подушку Хууба в качестве оппонента и стала расставлять шахматные фигурки.
Мышонок немедленно хапнул всадника-меченосца розовой слюнявой пастью, задумчиво пожевал.
— Сударь, вы сразу решили вывести коня? Какой интересный стратегический маневр! — восхитилась я, отнимая у Хууба светло-зеленую фигурку и водружая ее на клетку «F3».
Своего гремлина я привычно вывела на позицию «Е6».
Мой противник медлил с решением, дергая влажным пятачком и наблюдая за мной внимательными, маслено поблескивающими глазками.
Приняв позу роденовского Мыслителя, я изобразила на лице потуги интеллекта.
Внезапно Хууб резким взмахом перепончатого крыла смел весь правый фланг моего шахматного войска, выудил из толпы поваленных фигурок ферзя и вгрызся в него с пугающим остервенением.
— Но позвольте, сударь! — возмутилась я. — Это грязная игра!
Дальше начало твориться полнейшее безобразие. Я пыталась отнять у Хууба незаконный трофей, тот хрюкал, огрызался на мою ладонь, не выпуская из зубов добычу, гигантской черной блохой прыгал по подушке и вообще вел себя, как последний криминальный элемент.
Шахматы рассыпались по доске и окончательно смешались.
Отобрав наконец у зверька обслюнявленную шахматную фигурку, я прижала его к груди и принялась щекотать толстое волосатое брюшко. Хууб не вырывался, блаженно прикрывал глаза пленочкой век, а под конец и вовсе включил свое уютное тарахтенье сломанной стиральной машинки, мурча с такой силой, что, кажется, даже кровать завибрировала.
Я широко зевнула, Морфей подкрался со спины и все норовил сграбастать в крепкие объятия. Я уже почти поддалась на его провокации, когда из сонного оцепенения меня вывело деликатное сухое покашливание.
Я едва не подпрыгнула, обнаружив, что в комнате мы с Хуубом теперь не одни: скрестив когтистые лапки, в позе лотоса прямо напротив меня на кровати восседало ушастое существо в красной тюбетейке с кисточкой и таком же бархатном, расшитом золотом камзоле.
— Давно не виделисс-сь, человеческий детеныш-ш… — сказал замковой, ощерив острые зубы в широкой ухмылке.
