– Не торопись, Федя. – Макс встал и, обведя взглядом собравшихся, остановил его на Лике, хотя говорить он продолжал, обращаясь вроде бы к Виктору: – Сегодня еврейский Новый год, поэтому, Федя, я тебя прошу, побудь пять минут евреем, пожалуйста. Я скажу браху – это благословение на пищу, если кто не знает, – и можно будет разливать и пить. Идет?
– Как скажешь! Мы, коммунисты, кем только не были, можем и евреями, если партия прикажет.
–
«Благословен ты Господь…» – автоматически перевел Виктор и вспомнил, как много лет назад, в Иерусалиме, они сидели в маленькой кофейне и Макс рассказывал о своем детстве в Праге. Когда это было? Кажется, в тридцать первом. Да, точно, в тридцать первом. А кофейня принадлежала армянину, сын которого, Ашот, был коммунистом. От воспоминаний его оторвал дружный вопль собравшихся: «Разливай!» – и Виктор стремительно переключился на шампанское.
Обед удался. Макс сделал невозможное. На столе были тушенные с сублимированным луком грибы, запеченная в углях утка и, наконец, как апофеоз, стейки из медвежатины.
– По-умному, – благодушно рокотал басом Макс, – медвежатину надо есть с яблочным соусом, но яблок я не нашел. Поэтому решил поэкспериментировать с медом.
– С медом? – Виктор отвлекся от созерцания великолепного куска мяса, лежащего перед ним на тарелке, и, потянувшись к заветной сургучной головке, спросил:
– А где ты мед тут умудрился достать?
– Пчелы, Федя, – наставительно поднял вверх указательный палец Макс, – бывают домашними и дикими. Как по-русски называются эти люди, которые собирают дикий мед?
– Так ты что, бортничал, что ли?
– Как ты сказал?
– Бортник, – старательно проартикулировал Виктор. – Бортничать.
– О да! – согласился Макс. – Я бортничал. Я был бортник. Я собирал дикий мед.
Виктор усмехнулся. Русский язык Макса качался, как маятник. Макс то говорил по-русски совершенно гладко, даже акцент смягчался, то его стопорило, и он начинал, как казалось, переводить с немецкого.
Стейки оказались выше всяческих похвал. Закончив со вторым и опрокинув очередную стопочку («Слеза, ну, чисто, слеза. «Поповка» – она и через сто лет “Поповка”!»), Виктор оглядел повеселевших друзей (даже Лика раскраснелась, и ее усталые больные глаза засветились прежней живой зеленью) и сказал:
– А знаете что, ледиз энд джентльмен, давайте-ка сваливать с этой дачки!
– Что ты сказал, любимый? – подняла бровь Вика.
– Что отпуск закончился.
– Побежим сегодня? – по-английски спросила Вика. Она не была удивлена.
– А почему бы и нет? Выпили, закусили… Кураж есть?
– Есть!
– Ну так вперед! А скажи, Макс, мазаль еврейский гоям[32] тоже положен или как?
– Обязательно, – серьезно ответил ему Макс. – Я же вас всех в евреи, властью данной мне императором, уже произвел.
– Да, – сказал вдруг с грустинкой в голосе Виктор. – Жалко мне Саргона нашего. Старик был не без дури в башке, но личность. Ладно, выпьем на посошок, и в дорогу!
Маленькая ночная серенада
Они расположились на полу за прилавком слабо освещенного (ночь на дворе, темная октябрьская ночь) обширного торгового зала. Молодая высокая женщина быстро работает с крошечным прибором (возможно, это какой-то компьютер), а рядом с ней в вольной позе расположился высокий крепкий мужчина, в обеих руках которого зажаты какие-то то ли большие пистолеты, то ли маленькие автоматы.
– Ну? – спрашивает тихо мужчина.
– Они блокируют порт и стягивают силы к фиорду, – отвечает женщина ровным голосом.
– Смешные люди! Ладно, пусть померзнут, а мы с крыши сиганем. Что там, кстати, с небом?
– Метель. Они отозвали геликоптеры.
– Вот и славно. Значит, танцуют все! Слушай, а что нам мешает, пока суд да дело, немного прибарахлиться? А то чисто оборванцы, прости господи. А тут вон сколько добра буржуины припасли.
– Давай, – сразу соглашается женщина. – Я там внизу видела шубку из русского соболя. Сказка!
– А я о чем?
