Вернувшиеся

маленьком флигеле — подальше от глаз и памяти горожан, словно каждый из них вообще не возвращался из чертогов мертвых.

— Я так понял, что Фред честно высказал вам свое мнение, — произнес Харольд, когда Люсиль устроилась в кабине грузовика.

Она, пыхтя и взмахивая руками, сражалась с ремнем безопасности Джейкоба.

— Эти люди… такие… такие непорядочные!

Пряжка ремня щелкнула, акцентируя ее слова. Люсиль нажала на кнопку стеклоподъемника. Механизм сработал только с третьей попытки. Старуха с недовольным видом сложила руки на груди. Харольд включил зажигание. Мотор завелся с грозным ревом.

— Я смотрю, Джейкоб, твоя мама снова прикусила язык. Наверное, отсидела все собрание и рта не раскрыла, верно?

— Да, сэр, — ответил Джейкоб.

На лице мальчика засияла улыбка.

— Замолчите! — огрызнулась Люсиль. — Оба замолчите!

— Наверное, ей не дали возможность использовать ее забавные слова. А ведь ты знаешь, как это злит ее, верно?

— Да, сэр.

— Я не шучу! — сказала Люсиль, хотя ее уже распирало от смеха. — Вот сейчас выйду, и вы больше меня никогда не увидите.

— А кто-нибудь там использовал забавные слова?

— Да, Судный день, — ответил мальчик.

— О, действительно необычная фраза. Судный день! Это то, что случается, когда ты проводишь в церкви слишком много времени. Поэтому я туда не хожу.

— Харольд Харгрейв!

— Как поживает пастор? Он хороший парень, хотя и родился где-то в Миссисипи.

— Он дал мне леденец, — сказал Джейкоб.

— Как мило с его стороны, — фыркнул Харольд.

Грузовик, одолев подъем, помчался по темной дороге к дому.

— Он хороший человек.

Церковь затихла. Пастор Питерс вошел в небольшой кабинет и устроился за темным деревянным столом. Откуда-то издалека донесся приглушенный рев грузовика. Мир снова стал простым и знакомым. И это было хорошо.

Письмо лежало в ящике стола под стопкой документов, ожидавших его подписи. Рядом находились тексты проповедей на различных стадиях готовности. Бумаги и письменные принадлежности, разбросанные на столе, вполне соответствовали тому уровню общего беспорядка, который царил в кабинете. В дальнем углу комнаты стояла старая лампа. Ее тусклый янтарный свет подсвечивал шкафы, заполненные под завязку книгами. К сожалению, в эти дни литература не доставляла ему удовольствия. Одно письмо разрушило работу многих фолиантов, отняв комфорт, который предлагали книги.

Письмо гласило:

Уважаемый мистер Роберт Питерс.

Международное бюро «вернувшихся» информирует вас, что вами активно интересуется одна из наших подопечных. Ее зовут Элизабет Пинч. Обычно мы, руководствуясь нашей политикой, не предоставляем посторонним людям никакой информации о «вернувшихся». Во многих случаях эти персоны ищут свои семьи, в чем мы помогаем им. Но мисс Пинч пытается найти ваш адрес. Для детального ознакомления с нашей нормативной политикой в отношении подобных ситуаций мы просим вас ознакомиться с пунктом 17 статьи 21.

Пастор Питерс посмотрел на письмо и так же, как при первом прочтении, почувствовал глубокую неуверенность в правильности прожитой жизни.

Джин Ридо

— Ты должен развлекаться с молодыми поклонницами, — сказала она. — Хотя бы равными тебе по возрасту.

Она, пыхтя, развернулась на небольшой железной кровати.

— Ты теперь известная личность. А я просто старуха.

Молодой скульптор пересек комнату и опустился перед ней на колени. Он положил голову на бедра возлюбленной и поцеловал ее ладонь, что заставило женщину осознать морщинки и старческие пятна, появившиеся на этой руке в последние годы.

— Всеми достижениями я обязан тебе, — прошептал пылкий скульптор.

Он был ее кумиром тридцать лет. Она следила за его творчеством, сначала обучаясь в колледже, затем работая в музее. Однажды ароматным летним вечером в Париже — в 1921 году — он попал под колеса машины и умер. А теперь он снова был с ней. Она обладала им полностью — его любовью, чувствами и плотью. Это пугало ее.

Наконец, на улице стало тихо. Полицейские разогнали толпу зевак.