Сегодня Харольд находился в особенно угрюмом настроении. В такую жару, думал он, можно было только умирать от безделья, чего бы смерть ни стоила в их дни. Он сидел на койке, подтянув колени к подбородку. С его губ свисала неприкуренная сигарета. На бровях блестели капельки пота. Вентиляторы, жужжавшие в коридоре, лишь слегка перемещали теплый воздух и в основном гоняли с шелестом обертки, брошенные кем-то на пол.
Когда Джейкоб вернулся из туалетной комнаты, Харольд встал и пошел по малой нужде. Они больше не могли оставлять свои койки без охраны. Слишком много людей искали место для сна и покоя, и когда человек оставлял койку без надзора, даже на секунду, он вскоре понимал, что этой ночью ему предначертано спать на мостовой под звездами.
Единственными личными принадлежностями у арестантов теперь были вещи, которые они могли носить с собой. Харольду повезло, что его навещала жена. Он всегда имел чистую смену белья, когда нуждался в этом. И он не голодал, потому что Люсиль подкармливала его. Но всему хорошему наступает конец. Военные начали ограничивать доступ посетителей. «Слишком много людей», — заявляли они.
Власти не заботились о количестве заключенных — «вернувшихся» или обычных живых. Однако руководство лагеря боялось, что в школу могли проникнуть бунтовщики. Так уже случилось в Юте. Сбежавшие мятежники спрятались в небольшом поселке, затерянном где-то в пустыне. Они бряцали украденным оружием и требовали свободы для «вернувшихся». Правительство все еще не решалось на их ликвидацию. Оно окружило поселок войсками, не позволяя горстке сбежавших людей прорваться через блокадное кольцо. Противостояние длилось почти неделю. Если бы не телерепортеры и не воспоминания о страшном инциденте в Рочестере, с мятежниками давно уже было бы покончено.
Но пока солдаты доставляли им пищу, а восставшие беглецы — под предводительством нескольких нормальных живых, — выходя из своего лагеря и забирая принесенную еду, выкрикивали требования о равных правах для «вернувшихся». Затем они возвращались на баррикады и приступали к делам, к которым их принуждали обстоятельства.
Несмотря на тот факт, что в сравнении с Рочестером — расстрелом немецких солдат и одной еврейской семьи — ситуация выглядела гладкой, как масло, Бюро не хотело распространения бунтов. Поэтому во всех лагерях повышался уровень безопасности. Железная рука правительства давила на подчиненных, и теперь Люсиль могла навещать мужа и сына только раз в неделю. Поскольку школа никогда не предназначалась для удержания заключенных и так как на ее территории скопилось слишком много людей, по лагерю прошел слух о расширении их центра временного содержания. С одной стороны, это могло бы дать людям больше пространства, но с другой — позволило бы согнать сюда новых арестантов. Харольд считал подобную идею очень опасной.
Вода в Аркадии перешла в разряд дефицита. Она еще имелась в лагере, но выдавалась по строгому рациону. Нормированные порции пищи тоже указывали на плохие условия жизни, но вода по рациону казалась просто драконовской мерой. Хотя никто из заключенных не умирал от жажды и некоторым везучим людям удавалось принимать душ по разу в три-четыре дня. Естественно, почти никто не мог держать одежду в чистоте, однако находились и такие гении.
Поначалу все это казалось незначительной помехой — нелепой и даже забавной. Все улыбались, держали вилки с поднятыми вверх мизинцами, расстилали на коленях бумажные салфетки и аккуратно поправляли воротники рубашек. Если что-то проливалось, люди чистили пятна с намеком драматизма и важности. Вначале каждый боялся вести себя неправильно; боялся позволять невзгодам менять их быт и то, кем они были.
Многие заключенные сохраняли достоинство, словно их заточение могло внезапно закончиться и уже в конце дня они, вернувшись домой, могли бы прилечь на кушетке перед телевизором, чтобы посмотреть любимое реалити-шоу. Но недели превращались в месяцы, а никого из арестантов не отпускали домой. И не было ни кушеток, ни телевизоров. Поэтому, когда прошел первый месяц, более старые сидельцы осознали истину. Они поняли, что не вернутся в свои семьи. И поскольку ситуация с каждым днем становилась все хуже и хуже, они перестали заботиться о своем виде и о том, как их воспринимали другие люди.
Бюро не могло заботиться о санитарии центров временного содержания. При таком огромном количестве арестантов все силы организации уходили на снабжение лагерей водой, медикаментами и пищей. В восточном крыле школы из-за частого употребления сломались туалеты, и это не остановило людей от посещения кабинок. В конце концов, дело кончилось тем, что там возникла ужасная антисанитарная ситуация. Другие люди просто перестали заботиться о гигиене. Они удовлетворяли свои нужды там, где получали минутную приватность. Некоторые даже не нуждались в приватности.
Неудивительно, что арестанты начинали злиться. «Вернувшиеся», как и живые заключенные, были недовольны лишением свободы против их воли. Они страдали от тоски и желания соединиться со своими родными и близкими людьми. По крайней мере, многие из них хотели вернуться к полноценной жизни. У других пока не было точной идеи, зачем им хотелось на свободу, однако они тоже понимали, что заключение в концентрационном лагере не входило в их первоначальные планы. Отовсюду стало доноситься сердитое ворчание. «Вернувшиеся» теряли терпение. Любой сторонний наблюдатель мог бы догадаться, что здесь зарождалось восстание.
Все несколько прошлых недель — ежедневно после пяти часов утра — полдюжины жителей города просыпались от телефонных звонков Фреда Грина. Он никогда не приветствовал их и не извинялся за свой метод столь раннего пробуждения. Его грубый и резкий голос кричал: «Будь на месте в течение
