Вдали послышались возбужденные голоса. И через несколько мгновений Крымов увидел перед собой Катушкина и Костю Уточкина.
— Олег Николаевич! Что же вы делаете! Зрительный зал набит битком… Вас ждут! — задыхаясь от быстрого бега, проговорил Катушкин.
— Кто меня ждет? — удивленно спросил Крымов.
— Все ждут! Вы, наверное, забыли про вечер? В институтском городке расклеено восемь афиш… Начало в семь тридцать, а сейчас уже девять…
— Да, Олег Николаевич, все ждут. Насилу вас разыскали, — подтвердил Уточкин.
— Я просто не решалась вам напомнить… — вставила Семенова.
— Я, конечно, немного виноват перед вами… — чуть не плача, продолжал Катушкин. — Вы обещали принять участие в обсуждении, а я приписал в афише, что вы также будете читать свои стихи. Разве вы не видели афишу?
Крымов, совершенно сбитый с толку, переводил взгляд с Катушкина на Уточкина, с Уточкина на Семенову.
— Идемте, Олег Николаевич, — жалобно попросил Катушкин. — Представляете, какой скандал получится, если вы не придете. Все подумают, что вы гордый, и виноватым во всем окажусь я… Прочтите просто несколько стихов. Хотя бы из последних номеров журнала «За доблестный труд». Я захватил их с собой.
Только теперь Крымов заметил в руках Катушкина пачку журналов. Его осенила догадка.
— Какие стихи? Покажите… — он протянул руку к журналам.
— Вот они… Это один из лучших, — бормотал Катушкин, раскрывая толстую книжку без переплета.
Только теперь для Крымова многое стало ясным. Он увидел свое имя и свою фамилию, напечатанные крупными буквами перед названием стихотворения.
— Вот оно что… — растягивая слова, начал Олег Николаевич, почти с ненавистью глядя на Катушкина. — Понятно! И вы… организовали вечер, не договорившись… — Крымов запнулся, перевел дыхание и добавил: — не договорившись с поэтом!
— Идемте, Олег Николаевич… Идемте! — умоляющим голосом говорил Катушкин. — Я виноват перед вами. Но ведь публика ждет!
— Действительно неудобно! — вмешался Костя. — Народ собрался…
Несколько секунд Крымов смотрел неподвижно в какую-то неопределенную точку. Смелое решение назревало в его голове. Руки судорожно сжимали твердую папку с чертежами машины.
— Хорошо, — глухо сказал он, поднимаясь. — Идемте.
Глава восьмая
Под шум аплодисментов Крымов вышел на сцену и остановился недалеко от рампы.
— Товарищи… — произнес он нерешительно, смущенный пчелиным гулом зрительного зала.
Свет боковых прожекторов и закулисных софитов совершенно ослепил его, и потому головы зрителей казались окутанными легкой дымчатой пеленой.
— Товарищи! — повторил Крымов громче и снова умолк.
Поведение Олега Николаевича вызвало небольшое недоумение у организаторов вечера, но о назревающем скандале еще никто не подозревал. За столом президиума сидели местные поэты во главе с Катушкиным.
Зрительный зал приготовился слушать.
Но Крымов вел себя странно, явно разрушая у собравшихся представление о поэте как о властелине мысли, легко подчиняющем себе аудиторию. Он стоял, растерянно перекладывая из рук в руки толстую папку.
— Товарищи! — произнес Олег Николаевич в третий раз. — Если говорить о современной поэзии. Я имею в виду наш труд… и мы вместе с вами… — путано начал он.
За столом президиума заерзал на своем месте Катушкин, судорожно вцепившись в руку соседа.
— Нельзя ли говорить проще. Это же не лекция по астрономии! — послышался из зала недовольный голос Горшкова.
Разыскивая глазами человека, подавшего реплику, Крымов увидел Трубнина и Семенову, сидевших во втором ряду. Лицо Зои Владимировны выражало напряжение. Она подалась всем корпусом вперед и внимательно, с видом глубокого волнения глядела на сцену. Трубнин, наоборот, рассеянно смотрел по сторонам безразличным взглядом.
— Прежде всего, хочу предупредить вас, что я не тот человек, за которого вы меня принимаете, — твердым голосом сказал вдруг Крымов.
В зале стало тихо.
— Много говорят у нас о современном искусстве: о литературе, музыке, живописи и скульптуре. Но редко можно услышать о поэзии в технике, о
