— Я видел на вашем чертежном столе стихи.
— Это не мои… — смущенно сказал Олег Николаевич.
— Чьи же?
Крымов промолчал. Он вспомнил о стихотворении, обнаруженном им сегодня среди бумаг на чертежном столике, и решил, что нехорошо выдавать Катушкина.
— Да, Олег Николаевич. Между искусством и техникой есть некоторая разница. Общее между ними лишь то, что в том и другом случае необходима целеустремленность. Не унывайте и не сердитесь… — бросил вдогонку директор, когда Крымов уже подходил к двери. «Чорт бы побрал Катушкина! — думал изобретатель. — Это все произошло из-за его дурацких стихов».
Взволнованный разговором, он не заметил входившего в кабинет директора Батю и прошел мимо, не ответив на его приветствие.
— За что это ты его отчитал? — озабоченно спросил Батя, усаживаясь в кресло.
— Кажется, немного того… перегнул… — смущенно ответил Гремякин.
— Напрасно. Сегодня он выступает в клубе с чтением своих стихов.
— Да… действительно, кажется, напрасно… А с другой стороны — зачем он пишет стихи в рабочее время!
По клубной сцене, широко размахивая руками, носится Катушкин.
Последние приготовления подходят к концу.
Уже поставлен и покрыт красным сукном длинный стол, на стене повешен большой портрет Пушкина.
— Когда же, наконец, принесут графин с водой! — волнуется конструктор. Вася! Вася! — вскрикивает он и мчится по лестнице вниз, в раздевалку.
Из зала уже доносятся голоса собирающихся на вечер.
— Никакого вступительного слова не надо, — заявляет кто-то.
— Нет! Обязательно нужно что-нибудь сказать!
— Это конечно…
— Где Вася?!! Я не могу так, товарищи! Куда он исчез? — слышится голос Катушкина, снова бурей ворвавшегося на сцену.
— Да оставь ты в покое своего Васю! Скажи лучше, почему до сих пор нет Крымова?
— Время действительно позднее, — замечает Ермолов, глядя на часы. Товарищ Катушкин! Почему нет Олега Николаевича? Может быть, надо послать за ним? Человек все-таки новый…
— Уже давно послали. Целая делегация пошла.
Вскоре беспокойство устроителей вечера достигло высших границ. Вернулись люди, посланные за Крымовым, и заявили, что его решительно нигде нет.
— Объясните мне толком, — обратился к Катушкину Ермолов, уже не на шутку обеспокоенный отсутствием Крымова, — вы с ним договорились? Он дал согласие выступить?
— Сегодня три раза ему напоминал о вечере! Хотя… должен признаться… смущенно начал конструктор, — твердое согласие я получил только на выступление в прениях. Учитывая его скромность, на большем не настаивал. Все равно собравшиеся упросят его прочитать стихи.
— Полтора часа назад я говорил с ним в приемной директора, — вмешался в разговор Петряк. — Спрашивал, готов ли он к выступлению. Он, правда, предупредил, что это будет «разговор в общих чертах», но о том, что не сможет прийти, ничего не сказал.
— Эх, вы!.. Ор-га-ни-за-то-ры… — протянул Ермолов. — Не договорились как следует, напутали. Безответственная работа, товарищи… Стыдно за вас.
Между тем гул голосов людей, собравшихся в зале, все усиливался. Тяжелый занавес, словно под напором этих звуков, нетерпеливо раскачивался.
Крымов вышел из кабинета директора с чувством обиды. «Мы вынуждены отложить разработку проекта», — вспомнил он слова директора.
Олег Николаевич шел по коридору, судорожно сжимая в руках папку. Назойливо громким казался ему звук собственных шагов, отраженных от покрытых масляной краской стен коридора.
— Да что с вами? Очнитесь наконец!
Крымов останавливается. Его держит за руку Зоя Владимировна.
— Ничего не понимаю… Вы заставили меня буквально бежать за вами! Это не только рассеянность… Вы чем-то взволнованы?..
— Нет, нет… Ничего… — бормочет Крымов, стараясь высвободить руку. — Я действительно иногда бываю рассеянным…
— Вы, наверное, думаете о предстоящем выступлении?
— О каком выступлении? Вы меня извините… я очень тороплюсь.
— Ничего не понимаю. Очень странно… — Семенова с удивлением посмотрела вслед быстро удаляющемуся инженеру.
