Ангелы Ойкумены

Бесы:

(по углам)

Ха-ха! Хо-хо! Хи-хи!

Герцог:

Он мне не сын. Мне хватит сыновей
Без всяких низкородных щелкоперов!
Пусть он – щегол, синица, соловей,
А я одним движением бровей
Казню, прощаю и решаю споры.
Кто, как не я, воздвиг его судьбу?
Мне и велеть: «Поэт, лежи в гробу!»

Призрак Федерико:

(мерещится герцогу возле кровати)

Мой принц, я вам не сын,
Бегут мои часы,
Господь вам судия –
Не я, не я, не я…

Бесы:

(по углам)

Хо-хо! Ко-ме-ди-я!

Герцог:

Он мне никто. И звать его никак,
И все, что было – не было ни разу.
Да, я еще держу себя в руках,
Но мне витать не должно в облаках,
Рискуя подхватить войны заразу!
Слаб человек, душа его и плоть…
Господь простит, на то он и Господь!

Призрак Федерико:

(мерещится герцогу у платяного шкафа)

Мой принц, я вам никто,
Точнее, черт-те-что,
Пустяк, пузырь, фигня…
Забудьте про меня!

Бесы:

(по углам)

Хи-хи! Ха-ха! Ням-ням!

Герцог:

Так кто ж он мне? Никто, не сын, не друг,
Пузырь, пустяк, а я не сплю ночами,
Уже готов отдать его, и вдруг
Опять иду на сотый адов круг,
Опять сомненья входят палачами,
Хотят нарезать из души ремней…
Ну кто ты мне? Ответь же, кто ты мне?!

Призрак Федерико:

(мерещится герцогу на пороге)

Мой принц, мне очень жаль,
Да я б давно сбежал
Из вашей спальни прочь,
Чтоб только вам помочь,
Но я же ваш – вот-вот! –
Воображенья плод!

Бесы:

(по углам)

Ха-ха! Он плод, он плод!
Нам душу, вам же плоть!

Глава девятая Покоя в смерти нет

I

Бравильянцев как подменили.

Десять благодарных зрителей, внимающих счастливому завершению любовной коллизии. Десять свидетелей истинного благородства, утирающих скупую слезу. Десять ревнителей мужского братства. Десять «во имя», «вопреки», «несмотря на». И вот – десять ликующих головорезов, десяток гордынь, требующих немедленного удовлетворения. Призыв полковника Дюбуа упал на благодатную почву. Честь! Отвага! Доблесть! Караван в пустыне так не радуется оазису с колодцем, как эскорт дона Фернана обрадовался возможности схватиться с гвардейцами Дюбуа. И не в дымной, колченогой, грязной карусели баталии, где воняют кишки, выпав из распоротого живота, а в монастырском саду, где шпага изящно пронзает горячее сердце, а кишки, вываливаясь, пахнут сладостно, будто роза весной…

О нас сложат песни! Нас прославят в веках!

Луна, и та подскочила повыше. Хор голосов подрезал королеву ночи, как теннисная ракетка подрезает мячик, и луна завертелась, роняя желтые капли. Встревоженно загалдели птицы. Птицам и бравильянцам ответили гвардейцы. Зная заранее, куда ведет их полковник, бравые рубаки еле сдерживались, чтобы не вступить раньше времени. Вот, дирижер взмахнул палочкой. Время греметь трубам, звенеть тарелкам.

– Попробуйте теперь уехать, – предложил Дюбуа. Он наслаждался произведенным эффектом, как гурман – свежими устрицами с капелькой лимонного сока. – Вернее, попробуйте увести своих людей. Да они нашинкуют вас ломтями! Рискнете встать между львом и его добычей?

Дон Фернан надменно вздернул подбородок:

– В таком случае я уеду сам. Разумеется, я заберу с собой сеньориту Штильнер. Вы рассчитываете нам помешать, барон?

– Ни в коем случае! Напротив, я сделаю все, чтобы вам никто не воспрепятствовал. Уезжайте, маркиз, скатертью дорога! Мадмуазель, счастливого пути! Заверяю вас, я не воспользуюсь численным превосходством, которое маркиз любезно дарит мне. Это испортило бы весь мой замысел. Я возьму на себя роль секунданта. Один секундант на двадцать дуэлянтов… Как вы думаете, это не слишком много?

– Вам нельзя уезжать, – сказала Джессика.

– Это еще почему? – удивился Пшедерецкий.

– Нельзя. Он все рассчитал. Дон Фернан, я обращаюсь к вам, вы поймете. Вы – знамя обороны. Гвоздь, на котором висит Бравильянка. Сбеги вы