хвост. Половой. В трактире. Позавчера. Величал «вашим благородием», а под конец… Ваше высокоблагородие! Крисп взглянул на дату, стоявшую в приказе. Ну не мог, не мог половой этого знать! Хотел угодить клиенту, вот и повысил в звании…
Фаг!
С этой работой параноиком станешь, подумал обер-центурион Вибий.
– Ну чего, чего вам не хватило?!
Всю дорогу Пробус молчал, как рыба. По колено проваливаясь в снег, коллантарии угрюмо брели по целине, выбрались на укатанный тракт, вернулись во двор усадьбы под причитания сердобольного Прохора – молчал Пробус, ни слова, ни полслова….
Прорвало его в столовой:
– Золотце! Что же вы творите?! Я, понимаешь, соловьем разливаюсь, под ноги ковриком стелюсь… Дамочку вашу убалтываю, вам, можно сказать, все на блюдечке – а вы?! Кто ее, в конце концов, должен спасать?!
– Ему сабля дороже бабы! – буркнул из угла рыжий.
– Точно!
– Таскает туда-сюда, как так и надо…
– Долго мы будем мотаться дерьмом в проруби?!
– По твоей милости, между прочим!
– Эй, ты вообще слышишь, что тебе говорят? Язык проглотил?!
Что-то произошло с Диего Пералем. С Диего, с усадьбой, со всем миром. Вселенная потемнела, словно все звезды, какие есть на кругах Господних, погасли в одночасье. Остался тонкий луч, идущий невесть откуда. Тонкий луч, и круг света во тьме, и маэстро в круге. Отец, подумал Диего. Он не знал, к кому обращается: к отцу земному или небесному.
Отец, твоя работа?
Диего (в круге света): И я это слушаю? И мой желчный пузырь не лопнул от ярости? Дома за такое обращение в лицо наглецу летела перчатка. В армии нож вонзался под ребра, без лишних формальностей. На рынке кулак выбивал хаму все зубы. А я молчу? Глотаю оскорбления?! Да, молчу и глотаю. Я заслуживаю неизмеримо большей кары, чем эти, в сущности, справедливые упреки. Я нелеп и смешон – шут, паяц, жалкий актеришка…
Тьма взрывается оглушительным хором:
– Да ты ее хоть чуточку любишь, а?
– Полегче, брат! Не любил бы, послал бы нас в черную дыру…
– Он бы послал! А мы бы пошли?!
– Ему наши проблемы по барабану…
– Значит, мало любит!
– Меньше, чем саблю!
– Ты о чем с ней говорил? Ты хрень какую-то нес!
– Ты ее в малое тело тащить должен! А ты что?!
– Навешал лапши на уши: бунгало, охранник, диплом…
– Я все слышал!
– Вы специально говорили о плотском? Обыденном?
– А ты его не выгораживай!
– О том, что интересует человека в малом теле? Хотели настроить ее на переход, да?
Диего (в круге света): Нет. Ни о чем таком я не думал.
– Настраивал он! Настройщик хренов…
Скрип двери.
В зыбком мерцании на краю Вселенной появляется профессор Штильнер. Снежинки тают в бороде и шевелюре профессора, превращая опоздавшего гостя в сеченского духа зимы – Морозного Деда.
Штильнер (машет руками): Продолжайте, продолжайте! Не обращайте на меня внимания!
Он не хочет мешать разбору полетов. Пытаясь стать незаметным, устраивается в кресле с львиными лапами. Кресло скрипит громче, чем дверь, жалуется на насилие. Профессор сопит, шмыгает носом; вспомнив, что надо бы снять шубу, выбирается из львиных объятий. Быть незаметным у него получается хуже, чем у слона в посудной лавке.
Сжалившись над профессором, мерцание гаснет. С ним исчезают и все звуки, производимые Штильнером.
Диего (в круге света): Вот так и я. Стараюсь, а толку – с гулькин хрен. Стать с Карни единым целым? Как?! Суфлер, подскажи! Как с рапирой? Когда мы на Хиззац высаживались, я о рапире даже не думал. Я знал, что она потеряна для меня, потеряна навсегда…
