Ангелы Ойкумены

Три тысячи храбрейших храбрецов,
И всяк горой стоит за Федерико!

Герцог:

(озабоченно)

А что маркиз? Каков его отряд?

Секретарь:

Три тысячи подлейших подлецов,
И каждый рот уже раскрыл для крика!
Едва в мерзавца влепим мы заряд,
А шпагою добавим, вне сомнений,
Он завопит от ярких впечатлений,
Чтоб замолчать навеки…

Герцог:

Очень рад
Такому боевитому настрою.
А что же наши воины?

Секретарь:

Не скрою,
Их рты нередко изрыгают брань,
Но эта брань бесчестит вражью дрянь,
А значит, все ругательства – молитвы,
Звучащие в канун великой битвы!

Герцог:

Пожалуй, и маркизовы орлы
Для нас немало припасли хулы…

Секретарь:

(с пренебрежением)

О, их хула – весенний теплый дождь!
Ты от врага лихих проклятий ждешь,
Ты жаждешь брани искренней и длинной,
Но если враг – дикарь и сумасброд,
Он грязной чушью наполняет рот,
Как рыночный дурак – размокшей глиной,
И пусть наш враг ретив, свиреп и зол,
Он сплюнет грязь себе же на камзол!

Герцог:

Отличный образ! Вы случайно…

Секретарь:

Да!
Поклонник я сеньора Федерико,
И сам себе шепчу порою: «Ври-ка!
Изящней ври! Изысканнее ври!»
И сразу все сжимается внутри,
И я уж не чиновник, а поэт,
И я…

Герцог:

Так вы сейчас соврали?

Секретарь:

Нет!
Мой принц, пусть враг вонзит в меня ножи,
Когда я вам скажу хоть слово лжи!

Герцог:

Похвально!
Значит, воинства равны,
Коль не глядеть с моральной стороны.
Я – идеал, а враг мой – плут и враль,
Такая вот расхожая мораль
Готова, лишь заполучив реал,
Лечь под любой настырный идеал.
При равных силах будет равным спор…
А кто у нас в союзниках?

Секретарь:

Сеньор!
За нас взвод академиков горой,
С Хиззаца политический герой,
Полк репортеров, блиц-канал вестей,
Продюсер «Ойкумены новостей»,
Филологов четырнадцать колонн,
Ведущих телешоу батальон,
Еще правозащитников орда,
Не знающих пощады и стыда,
Сто либералов с десяти планет,
Шесть демонстраций плюс один пикет,
Петиция в защиту – сущий бред,
Но два мильярда «да» и сотня «нет»!
С такой армадой мы уже, вот- вот,
Дорога нас ведет…

Герцог:

(удрученно)

На эшафот!

Глава шестая Господи, пошли мне врага!

I

– Добрый день! Луис Пераль – это вы?

– К вашим услугам, сеньорита! – из кресла, запахивая домашний халат, с некоторым усилием поднялся седой, кучерявый как барашек, мужчина. – Приказывайте! Достать звезду с неба? Нырнуть за черной жемчужиной?

– Н-нет, – Джессика опешила от такого напора. – Не надо…

– Я хотела доложить, – буркнула служанка, топчась за спиной гостьи. – Да разве за ней угонишься, оглашенной? В мои-то годы…

От служанки густо несло едой. Рукава ее были закатаны по локоть, обнажая пышную, но мускулистую плоть. Повариха, сообразила Джессика. Шеф- повариха. Почему она открыла мне двери? Больше некому, что ли?

– Матушка Бланка, – представил шеф-повариху дон Луис. Это было странно: хозяин дома представляет одну из челяди. – Мой ангел-хранитель. Когда бы не она, я давно бы дремал под сенью кладбищенских ив. Что же до скромного имени вашего покорного слуги, так оно вам известно, сеньорита…

Он замолчал, улыбаясь.

Дон Луис ничем не напоминал сына. Если поза Диего, какую бы из поз маэстро ни принял, всегда говорила Джессике: «Опасность!» – язык тела его отца ясней ясного утверждал: «Безобидность!» В этом крылось свое обаяние, действующее на манер транквилизатора. Наверное, поэтому Джессика не сразу поняла, что говорит ей пауза, взятая Пералем-старшим. Великий Космос! Он держал паузу лучше, чем Эзра Дахан в молодости держал шпагу.

– Штильнер, – спохватилась Джессика. – Моя фамилия Штильнер. Для вас – Джессика. Я к вам не просто так, я ученица!

– Моя? – удивился дон Луис.

– Нет, вашего сына! Дон Диего… Маэстро готовил меня к турниру!

– Вижу.

– Как? Вы тоже умеете определять по общей моторике?