гонорара решит проблему?
– Вы неверно нас поняли.
Предоставив Пробусу возможность продолжить, мар Фриш извлек из буфета комплект чашек из грубой пористой керамики и занялся чаем.
– Совершенно верно! В смысле, неверно! Можно сказать, точь-в-точь наоборот!
– Не надо повышать гонорар?
– Надо! Это всегда надо. Но, душа моя, дело-то не в гонораре!
– В чем же тогда?
Пробусу удалось удивить даже алама Яффе. Ушлый помпилианец, меркантильный до мозга костей, вдруг заявляет, что дело не в гонораре?! Воистину, Ойкумена перевернулась!
– Они… мы… Мы же тоже люди! У нас же тоже нервы! Маэстро, бедолага, с его деточкой… Не были вы на орбите, профессор! А вот слетали бы, полюбовались – и содрогнулись бы! У нас сердца кровью обливаются! Да-да, сердца! У всех, даже у моего Якатля!
Пробус закашлялся. С опозданием до него дошло, как звучит упоминание астланина и сердца, обливающегося кровью, в одной фразе. Чай, поданный Фришем, пришелся кстати. Жадно припав к чашке, обжигаясь, давясь и булькая, Пробус выхлебал половину содержимого – и упал на стул, отдуваясь.
– Старый я дурак! Не обращайте внимания: меня, случается, заносит. Так вот, маэстро… Это ж такая пара! Это ж такая любовь! Вы засмейтесь, профессор, и я вас задушу, клянусь, задушу насмерть! Он ее с того света возвращает, она за него – с саблей на фага! Да что там сабля! Я думал, она ту дрянь голыми руками порвет… Нет наших сил смотреть, как они мучаются! Он ее тянет-потянет, а мы? Отвези-привези, стой, не отсвечивай. Стоим, не отсвечиваем. А душа-то болит! Душа мается! Боюсь я, профессор, наломают наши дров. У них же идеи! Они же в бой рвутся! В любовь, в самую середку!
– Идеи? – в глазах профессора зажегся интерес. – Ну-ка, с этого места в деталях…
Приняв из рук Фриша чашку, Штильнер сделал глоток, кивнул с одобрением и устроился в кресле.
– Ну, вы же сами говорили про целое? Про единое целое? Дескать, маэстро должен ощутить… Говорили?
– Говорил. Но не вам, – Штильнер нахмурился: седой грузный сыч. – Откуда вам это известно?
– Ой, да бросьте вы, профессор! Телепаты мы, телепаем как умеем… Короче, Сарош и предложил: надо бы маэстро сознание расширить! Ну, знаете, философия: я – не я, личное-безличное… Расширим, значит. Так, чтобы он ее от себя не отличал!
– Расширить сознание? Каким же образом?
– Есть, мол, средства. И Джитуку туда же: есть! Еще какие!..
– Средства? Выражайтесь яснее!
– Наркотики, – уточнил мар Яффе.
– Вы предлагаете накачать Диего Пераля наркотиками?!
– Не я! Сарош, болван, его идея! А мы с Фришем – бегом к вам! Только он «накачать» не предлагал. Сказал: подберем и препаратик, и дозировочку…
На лице Штильнера метровыми буквами было написано все, что профессор думает по поводу препаратиков, дозировочек и методов, предложенных Сарошем.
– Вы когда-нибудь ходили в волну пьяным? – с опасной вкрадчивостью поинтересовался он.
– Пьяным? – смешался Пробус. – Нет, душа моя, не хаживал. Так, выпивши: кружечка пива, рюмочка «Егерской»…
– В большом теле для вас что-нибудь менялось?
– Выходили медленней. А там, в волне… Нет, ничего! Как и не пил!
– Вот и ответ. Препаратики ничего не дадут, только выход замедлят. Это уж как пить дать, извините за каламбур! Я категорически запрещаю любые идиотские эксперименты! Так и передайте вашему Сарошу…
– Сами ему скажи?те, профессор! Они от нас с Гилем прячутся, секретничают. Видят, что мы не одобряем. Мы чего ночью приперлись? Ждали, пока народ спать уляжется…
– И скажу! Я ему так скажу, что чертям в пекле тошно станет! Ойкумена с овчинку покажется! А что еще за идеи предлагали ваши коллеги?
За такой интонационный переход Луис Пераль рукоплескал бы актеру целую минуту – или прогнал бы взашей, в зависимости от сценической ситуации.
– Глупости всякие! Глупости!
– Конкретизируйте!
– Магда предлагает ревность, – лаконично уведомил мар Фриш. – Анджали с ней согласна.
– Ревность? – Штильнер задумался. – Это как?
– Ну что вы, как маленький! Магда, значит, с маэстро шуры-муры, на глазах у деточки. А потом мы на планету, и деточка за нами. Чтобы, значит, Магде
