Треволатор поднял их по пологой шахте в жилую зону, в круглый холл, из которого веером расходились коридоры. Жилую зону отгрохали с избытком – аж на двадцать операторов, но сейчас в ней жили всего двое. Цветков и Лагутенко.
Их встретила глухая тишина. Потом Сенокосов услышал странный звук, из темноты коридора на них надвигалось нечто светящееся… Он всмотрелся, схватился за кобуру и сплюнул в сердцах.
Цокая копытами, мимо них деловито прошла белая коза со светящимися рогами. Глянула желтыми глазами, оценила визитеров, поняла, что взять с них нечего, и уцокала в другой коридор.
– Это что такое, мать вашу! – сдавленным голосом спросил Сенокосов. – Это что за зоопарк!
– Олег Геннадьевич, – развел руками профессор, – я вас умоляю, сейчас не время.
– А когда время?! – возмутился полковник. – Я вам говорил, чтобы Цветков ее убрал? Говорил?!
– Да-да, говорили, – рассеянно кивал профессор.
– Тогда какого… она еще тут?! – Олег Геннадьевич хватал воздух толстыми губами. Этот Цветков его до инсульта доведет. – Я вас спрашиваю, Гелий…
Профессор хлопнул его узкой коричневой ладонью по груди, полковник от неожиданности поперхнулся.
– Олег Геннадьевич, дорогой, замолчите! – резко сказал он. – Постойте здесь, не мешайте.
Он прижал гарнитуру.
– Да, я уже иду. Стабилизируйте его!
Протяжный безумный крик вылетел из коридора. Полковник вздрогнул и поспешил следом за Шизиком.
– Это что, Лагутенко?
– Я вас прошу, молчите и не мешайте! – профессор перешел на мелкую рысь. – Стойте у стены и молчите.
Дверь в жилой отсек была распахнута.
Сенокосов застыл на пороге.
Хрупкий, субтильный Лагутенко бился в конвульсиях на диване, и двое дюжих медиков не могли его сдержать. Из вены на руке хлестала кровь, из дальновидной панели торчала стойка подрамника – Сенокосов не представлял, с какой силой ее надо было запустить.
В отсеке не осталось ничего целого, кроме стен. Пол ровным слоем устилали изодранные холсты, а на светло-серой стене, от потолка до пола, истекала свежим маслом черная воронка.
– Живая! – выл Лагутенко, колотясь на диване и разбрызгивая кровь. – Один из пяти! Чернота жива-а-ая…
Гелий Ервандович подскочил, обнял Лагутенко за плечи.
– Андрюша, дорогой, тише, тише… Да колите же!
Медик с размаху вогнал шприц в плечо, оператор захрипел и затих.
– Остановите кровь, – велел профессор. Он вытащил платок, принялся оттирать пятна с пиджака. – И перенесите его в медблок.
– Что такое «чернота»? – очнулся Сенокосов, когда хрипящего Лагутенко пронесли мимо него. Воронка на стене притягивала глаз, сверкающее, жирное масло тянуло к себе.
– О чем вы? – профессор ожесточенно тер платком пиджак. – Надо же, это вельвет. Вельвет не отстирывается.
– О чем он кричал? – повторил Сенокосов. – Что значит «чернота живая»? О чем он?
– Забудьте, – рассеянно сказал Гелий Ервандович. – У него длительный невроз и галлюцинации на почве нервного истощения. Андрей очень устал.
– Да, но что он имел в виду?! – полковник не желал забывать. – Он говорил о «Неводе»? Что, возможен нестабильный режим работы? И вы скрывали?
– Это бред, вы же понимаете, – отмахнулся профессор, попытался пройти, но полковник заступил дорогу.
– Гелий Ервандович…
Профессор вздохнул, убрал платок в карман.
– Нет, это бесполезно. Олег Геннадьевич, я так понимаю, вы были тогда в метро. Я представляю, что вам пришлось пережить.
– Нет, не представляете, – сказал Сенокосов. – Даже понятия не имеете.
– Нет никакой угрозы нестабильности, – мягко и аккуратно сказал профессор. – Понимаете? «Невод» не «Черное зеркало», здесь совершенно другой принцип работы. К установке Караваева мы не имеем никакого отношения.
– Ваша работа базируется на его результатах, – напомнил полковник. – Если бы не Караваев, вы бы так не продвинулись.
– Моя работа очень косвенно перекликается с его разработками, – оскорбился профессор. – Если вы мне не доверяете, запрашивайте комиссию из Москвы. Тогда мы выясним, кто из нас работал на реализацию проекта, а кто мешал его продвижению.
Гелий Ервандович отодвинул Сенокосова в сторону.
– Нам нужны новые операторы, – сказал он, не оборачиваясь. – Много операторов и как можно быстрее.
