сделала подливку.
Ярослав ковырял вилкой в тарелке и косился на мать, которая ходила по кухне, рассказывала про соседку, бабку Каробчиху, которая сегодня ездила на Центральный рынок и видела такую страшную аварию, гоняют эти молодые и ранние, совсем без тормозов, хорошо, что Ярик у нее хороший мальчик, да и машины у них, слава богу, нет, зачем им машина…
– Хорош… – сказал он наконец.
– Чего? – удивилась мама.
– Говори, чего случилось.
– Да ничего не случилось, – махнула полотенцем мама, но села. Сложила руки на коленях, посмотрела на него так, что у Ярослава заныли зубы.
Что-то будет. Очередная мамина идея об устройстве его будущего, как пить дать. Боится она, что вылетит из гимнасия.
«Мореходка? – гадал Ярик. – Судопочинка? Училище при Суджукском дорожностроительном?»
Елена Андреевна расправила полотенце на столе, торжественно положила руки.
– Письмо сегодня пришло.
– Какое письмо? – не понял Ярослав.
– От него. От папы.
Она выжидательно смотрела на него. Ярик молчал.
– Пишет, что соскучился.
– Ага, соскучился, – Ярослав насадил кусок хлеба на вилку, вытер тарелку. – Кулаки давно не чесал.
– Ярик! – укоризненно сказала Елена Андреевна, перебирая полотенце руками.
– Что Ярик? Разве не так? Ты что, забыла все?!
Мама помолчала, потом сказала с неуверенной надеждой:
– Что было, то прошло. Он пишет, что все по-другому теперь, что изменился.
Ярослав фыркнул.
– Ага, как же. Посидит и не такое напишет.
Мама смотрела не на него, куда-то в сторону, и руки у нее перебирали полотенце, пробегали по шву, складывали и расправляли, складывали и расправляли.
Почему она не смотрит?
– Он через месяц приезжает, – сказала мама.
Ярик застыл с вилкой.
– Ему два года еще сидеть, ты чего?
– УДО дали за примерное поведение, – со скрытой гордостью сообщила Елена Андреевна.
Ярослав отодвинул табурет, встал, отнес тарелку в раковину. Вода едва сочилась, отдавала ржавчиной, он зачерпнул соды, принялся тереть губкой тарелку, смывать, тереть, смывать и тереть.
– Ярик… – робко сказала мама. – Я тебе почитаю, послушай, что он пишет…
Она метнулась в комнату, вернулась с тетрадным листком, густо исписанным зелеными чернилами.
– Очень я скучаю, Леночка, за тобой и за Яриком. Он, наверное, уже вымахал, мужик уже взрослый. Как приеду, махнем с ним на рыбалку, возьмем удочки…
«Удочки…» – с холодным бешенством подумал Ярослав. Он вспомнил руки. Жилистые, загорелые, в расплывшихся синих наколках. Эти руки умели бить, с размаха и коротко, умели сворачивать горло бутылке, много чего умели.
Он отставил тарелку, пошел к выходу. Обулся.
– Ты куда, ночь на дворе? – кинулась следом мама. – Ярик…
Ярослав молча отодвинул ее, вышел в темноту.
…Холодно, ветер дул с перевала. Погода менялась. Он выскочил в одной футболке и сейчас шел быстрым шагом, чтобы согреться. Куда угодно, лишь бы не оставаться дома, с мамой, с ее глупой радостью.
«Счастье подвалило. Папочка вернется…»
Холод забирался под кожу, гнал волну мурашек, холод скручивался в черный узел в животе, и этот узел ничем не развязать, ничего нельзя развязать, ничего не изменить. Он вернется уже через месяц, и все будет по-старому. Мама, синяя, как тень, пьяных мужиков полный дом, и отец…
Ноги вынесли его на угол, под светильник, он повернул в глухой переулок.
В темноте шевельнулся огонек.
– Опа… какие люди.
