Из зыбкой мглы на границе светового круга обрисовалась приземистая фигура. Акула поманил пальцем, отступил назад.
– Иди сюда, Ярик, – ласково позвали его. Ярослав обреченно окунулся во тьму.
Саня Мергель сидел на водительском месте в затемненной до смоляного блеска «Ладе».
Ярик мимоходом подумал, что с такой затемненкой его примут на первом же посту. Потом о том, что Саня с баклажанами на своем участке всегда договорится. Мысли в голове крутились, галдели как чайки, ничего понять было нельзя. Тоска и сердце стучит, и в животе черный узел все туже и туже.
– Ну, Ярик, есть что?
Ярослав покачал головой.
– Я так, погулять вышел.
– Что же ты пустой гуляешь? – с сожалением сказал Саня. – Неправильно это, непорядок. Верно, пацаны?
Пацаны поглядывали на Ярослава, поплевывали семечками. В машине гнусавый речитатив начитывал:
Ярослав нерешительно улыбнулся, развел руками.
– Ну вот так.
– Плохо, Ярик, плохо, – вздохнул Мергель. – В следующий раз вдвое отдашь.
Ярослав облизал сухие губы. Холод снаружи, холод внутри.
– Что, пяти алтын мало?
Акула отлепился от машины, подошел. Походка него была смешная, он будто подпрыгивал, как теннисный мячик, налитой упругой злобой до краев.
– Берега потерял?
Он лениво повел плечами, и тут черный узел в животе у Ярика как бы слегка разжался, хлестнул освободившимся концом. Акула опрокинулся назад, скорчился на земле. На Ярика налетели остальные, сбили с ног, от пинка в живот он задохнулся, второй удар по голове – и звезды разлетелись перед глазами, его начали топтать – с толком, сопя, сосредоточенно матерясь.
– Не здесь, – сказал Саня, безучастно наблюдавший с водительского. – Если что на участке найдут, баклажаны сразу просекут. В «Хоровод» двигаем.
Ярика зашвырнули в машину, на пассажирские сиденья, спихнули вниз, в ноги, сами сели сверху, еще несколько раз навесили по ребрам.
– Все, падла, хана тебе, – услышал он голос Акулы, тот шумно харкнул.
На затылке стало мокро, или это кровь остывала, холодила волосы…
Машина тронулась, поехала.
На Семи ветрах было холодно. С перевала в спину бил сильный ветер, облака ложились на хребет, тянули вниз по склонам длинные туманные языки, облизывали гору.
«Ветер будет, – подумал Аслан. – Бора идет».
На смотровой площадке никого не было, у дороги дремала машина извоза – водитель будет ждать, пока работает счетчик, но это Аслана не волновало. Он любил Семь ветров, они сюда с Жанкой часто приезжали. А за перевалом, на лесном склоне, всегда было где расстелить покрывало.
Темнело, сумерки ложились на светлые склоны и будто бы отделяли цвет белых камней от самих камней, смешивали с тенями. По площадке бегал черный пес на коротких лапах, прихрамывал, нюхал воздух, суетился, наворачивал круги.
Город сверкал внизу, большой, красивый, похожий на человеческое сердце. Аслан вытянул руку, сжал это сердце в ладони.
Как же так вышло? Получается, Жанка себя угробит, красную метку в личное дело заработает, ребенку судьбу искалечит в приюте, так еще и ему прилетит от ПОРБ. Как несовершеннолетнему отцу.
Аслан втянул холодный воздух.
Красная метка – это очень плохо, это неблагонадежен перед народом. С такой меткой его ни в один вуз не возьмут.
А если отец узнает, он не даст сделать аборт. Кроме Аслана, у него больше сыновей нет, три дочери. Такой подарок. Внук.
Заставит жениться. Мужчина ты или нет, Аслан?
– Да пошла ты! – с тоской бросил он псине.
Он запустил в собаку камнем, она молча отскочила, блеснула желтыми глазами –
Город разгорался все ярче, и все темнее становилось вокруг, все темнее становилось внутри.
– Лучше бы его никогда не было, с его ручками и ножками, – выронил он тяжелые, каменные слова.
Водитель заскучал, моргнул светильниками – дескать, долго еще? От ног Аслана протянулась длинная уродливая тень, уперлась в обрыв, в черного пса.
