– Одевайтесь, в отделении разберемся, – утомленно повторил сыскарь.
Катя медленно одевалась, сыскарь стоял у дверей, проводница что-то возмущенно ему шептала. Платье, сумочка, умник – все было новое, с иголочки, из «Ирия», значит, ей все это не приснилось. Но откуда тогда эти листья?
Она нащупала в кошельке платежку «Лунчуаня», вытянула ее…
Красный скидочный ярлык «Самобранки» обещал ей скидку в пять долей с каждой покупки больше одного алтына. Срок действия ярлыка истек еще в прошлом году.
Больше ничего в кошельке не было.
Она вышла из палат, опустив голову, пальцы нервно теребили сумочку от Амалии Дагубатти.
Сыскарь легонько взял ее за плечо, повел вперед.
– Правильно, разберитесь с ней! – торжествовала проводница. – Надо же, такая молодая – а уже такая ушлая, вот мошенница.
На шум из соседнего купе выглянул мужчина, заспанный, в дорогом ночном платье, с холеным белым лицом. Равнодушно посмотрел на Катю и закрыл дверь.
– Вы уж ее накажите, – напутствовала проводница, когда они уже спустились на перрон. – Чтоб неповадно было!
– Семенов, сними с проводника показания, – устало сказал сыскарь. – Узнай, как несовершеннолетняя Локотькова без грамоты и подорожной попала на поезд.
Проводница поблекла.
– Так ведь я же все уже рассказала…
– Значит, помните все хорошо, – урядник, топтавшийся у дверей, полез в вагон. – Вот сейчас под запись и повторите.
В Ростове было холодно. Накрапывал дождь. На соседних путях стояли военные составы, под зачехленными полотнищами топорщилось что-то массивное, угловатое. Катя смотрела под ноги, шагала новенькими туфлями через лужи, в них качались отражения светильников, небесные огоньки воздушных шаров наблюдения, потом мелькнули зеркальные, перевернутые буквы названия ж/д-приемища, и они пошли по переходам.
Мимо бежали люди с сумками, жужжали токовозки носильщиков.
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне», – дурацкая строчка, никак не могла ее выкинуть из головы. Ребристые стены, забранные металлическими щитами, грязная плитка на полу. Ее провели по темным служебным проходам, по узким глухим лестницам, где громыхало железо, и привели в путевое сыскарное отделение.
– Ну, Локотькова Катерина Федоровна, рассказывай, – десятник Игнат Мельников откинулся на стуле. – Куда путь держишь?
– В Москву, испытания сдавать, – сказала Катя. – Все же знаете.
– Испытания, в ноябре… Тьфу, овсене? – прищурился десятник. – Нет такого училища в ведении ПОРБ. Так что заканчивай песни петь. Говори, зачем в Москву собралась?
– В училище поступать, – ответила Катя, не поднимая глаз.
– Дим, ты слыхал, она проводнице вместо денег сухие листья подсунула? – он повернулся к уряднику, который хмуро поглощал быстрорастворимый обед «Купеческий» из переносного короба. Полный обед из трех блюд, в одном корытце салатик свеженький, в другом картошечка с подливкой, в третьем борщик наваристый. Сбоку надпись: «Скушай, молодец, обед и забудешь про семь бед». Маме в отделе народного попечения такие выдавали. Редкостная дрянь.
Дима кивнул.
– У нас случай был на скором «Москва – Адлер»,
– И что? – с живым интересом спросил капитан.
Дима пожал плечами.
–
Сыскарь взял розовую Катину сумочку, вытряхнул. Задумчиво переворошил драгоценности.
– Вот откуда все это? Дим, ты глянь, у нее здесь рыжья алтын на двести. Это ж чистая уголовка.
Дима кивнул.
– Ты же дольщица, Локотькова, мы тебя по базе ПОРБ уже пробили. Откуда у тебя деньги на эту красоту? В личдело все пишется, Локотькова. Какие тебе прививки делали, какой у тебя годовой уровень знаний, в каких состязаниях побеждала – слыхал, Дим, состязания! Из хранилища ПОРБ не выскочишь, Катерина Федоровна. Вот пишут, смотри – «склад ума независимый, имеет наклонность оспаривать мнение старших». Бегать, то есть, имеет наклонность, как заяц, от родителей.
– Да заканчивай с ней, – сказал коллега Дима. – Все равно это дело в ПОРБ передадим.
