Левая рука Бога

– Нет, я просто понять хочу, на что она надеялась, – сказал Игнат Петрович. – Вот ты на что надеялась, Локотькова? Какие у тебя мечты были? Что ты приедешь в Москву и заживешь на полную катушку? Да тебя бы на вокзале сразу приняли, без «времянки». Ты думала, в Москве тебе споют, спляшут и нальют, я не понимаю? Ты знаешь, сколько таких дур там пропадает каждый год?

Катя молчала. Хотелось плакать, но она не будет, нет, не дождутся.

– Эх, Локотькова, видно же, что девка умная, а мозгов нет, – вздохнул сыскарь. – У меня дочка такая же, в Москву, в Москву! Ну дура же. Ты поговорку про сани знаешь? В какие надо садиться, а в какие нет?

Десятнику хотелось поговорить, десятнику было скучно. Ночная смена, Дима со своим обедом, каждый раз одним и тем же. А тут такое явление. Человек-вертеп Катя Локотькова.

– Доучилась бы, получила «времянку» и поехала бы в Москву, раз уж так она тебе уперлась, – не успокаивался десятник. – Так нет, зудит! Ты понимаешь, что теперь тебя до выпускных испытаний не допустят? Вообще из гимнасия отчислят? Красная метка в личдело обеспечена, у ПОРБ разговор короткий. Ты жизнь себе похерила, Локотькова, просто так, вот как два пальца…

Десятник не на шутку разволновался, снял служебную шапку, потер лысеющую голову.

– А если я не хочу? – спросила Катя.

– Чего?

– Не хочу садиться в свои сани, – продолжала она. – Что, если я сама хочу решать, как жить?

Десятник только крякнул.

– Нет, ты слыхал, Дима? Она не хочет. Она хочет. Как будто тебя, соплюху, кто спрашивает. Вот же дети пошли, и откуда все берется, не понимаю? И моя такая же, я сама, я хочу, я буду…

– Вы за ней хорошо следите, – посоветовала Катя. – А то убежит, не поймаете.

Игнат Мельников осекся, посмотрел на нее косо и со вздохом взялся за светоплат.

– Дима, откатай у девы пальчики и проводи в предвариловку. Сдадим ее утром в ПОРБ и с концами.

Дима вытер рот ладонью, встал из-за стола – головой под потолок, плечами в стены. Такому обед «Купеческий» – что слону дробина.

– Поднимаемся.

…Катя упала на деревянную скамью, решетка с лязгом закрылась. Она опустила голову, на платье – зеленом, с белыми ирисами, – лежали руки с пальцами в чернилах. Как будто она схватила мечту, держала ее в руках, а та истлела, сгорела черным дымом и только запачкала ладони. Она достала скидочный ярлык «Самобранки», бессмысленно посмотрела на него. Внутри качалось ошеломленное отчаяние, бесформенная пустота, она проваливалась в эту пустоту.

Глава сорок вторая

Он долго шел, подгоняемый холодным ветром, тот пробивал насквозь гимнасическую куртку, но Аслан не чувствовал холода. Его тянуло вдаль по улице, вдоль бесконечной «китайской» стены домов; мимо пролетали машины, несколько раз извозчики притормаживали у края дороги, но видя, что юноша не собирается садиться, разгонялись, уходили дальше по изогнутой дуге дороги, сначала вниз, а после вверх, по склону долины.

Ветер порывами налетал со стороны залива, пролетал над крышами домов, играл на ребрах железных листов.

Продажные щиты чуть подрагивали.

Аслан свернул на Энгельса, и между домами открылся провал в дышащую пустоту моря, над которой в белесом небе вставал темный горный хребет. В лицо ударил ветер, толкнул назад, Аслан попятился, тряхнул плечами – как перед выходом на борцовский ковер. И с оскалом двинулся вниз с холма, проламывая упругий поток.

Как все это случилось? Как так вышло с Жанкой? Он хотел совсем не так, он хотел, чтобы все было хорошо. У нее, у него, он бы даже и женился на ней, да обязательно бы женился, только бы отучился, в вуз поступил бы и женился. А там, потоке на четвертом, уже можно бы и о детях думать. У нее был бы мальчик и девочка, девочка с оленьими глазами.

– Я не хотел, – сказал он каштанам над головой, светильникам, чайкам, которых ветер стронул с места, согнал с солнцебрега. – Почему так?

Ты не говорил как, ты говорил что…

Светильник за его спиной заискрил, вспыхнул, от ног Аслана протянулась тень, налилась чернотой, встала напротив.

– Ты кто? Ты что? – вздрогнул Мацуев. Что ему чудится?

Тень издала смешок.

Я часть той силы, далее по тексту. Тот, кем ты всегда хотел быть.

– Пошел ты, – Аслан сплюнул, – ничего я не хотел.

Хотел, хотел, иначе бы я не появился. Твоя жажда притянула меня, дала мне облик.

Юноша попятился, но тень потянулась к нему, разве убежишь от своей тени? Оплела ноги, поднялась к сердцу, прильнула к нему…

Ты это я, я это ты. Больше отец не скажет, что говорить и как делать. Никто не будет тебе указывать, никто не посмеет тебе перечить,