Если он рассчитывал хоть на какую-то реакцию, то облом. Кэролайн по-прежнему смотрела в окно и не двигалась.
– Сколько? – вдруг спросила она.
Деннис нервно мотнул головой, как будто не ожидал этого вопроса.
– Что?
– Сколько он ей оставил? – Кэролайн посмотрела на него большими голубыми глазами цвета неба на детском рисунке.
– Миллион, – тихо ответил Деннис.
Кэролайн тяжело опустила веки и подняла снова.
– Больше, чем своим собственным детям, – проговорила она.
Затем встала и, пошатываясь, пошла к дверям, задев по пути стул.
Самое лучшее, что мог сделать для меня мой папочка – крякнуться прежде, чем потратить все свои деньги. В общем, он оставил мне круглую сумму, чтобы я могла купить себе жилье. Наверное, хотел быть уверенным, что я никогда не приползу обратно в Джорджию.
Забавно. У меня о родителях осталось только одно четкое воспоминание. Это было в Альфаретте, в пятьдесят седьмом или восьмом, до того, как они развелись. И задолго до инцидента с отцовским дружком, Аланом. Было начало лета, майские жуки карабкались по москитной сетке, пахло фрезией, коровьими лепешками, скошенной травой и бензином.
Родители устраивали обед для друзей, и я помню, как мы к нему готовились: на столе были сырные шарики с грецкими орехами, красивый салат в форме рыбки, твердый сыр, на котором застыли капельки конденсата, зубочистки, стоявшие гордо и прямо как флаги. Я помогала маме гладить белоснежные салфетки и получила по шее за то, что у меня были грязные руки и они оставили множество отпечатков. Помню, как отец стоял без рубашки перед зеркалом в ванной и водил бритвой по подбородку.
Мне в тот день из-за гостей не разрешили играть в доме, и я провела весь вечер на улице. В воздухи летали тучи светлячков, и я бегала кругами, пытаясь их поймать.
– Ты знаешь, кто они такие?
Я обернулась, услышав мамин голос. Она стояла на крыльце, за ее спиной из кухни падал свет, так что ее лица было не разглядеть. Мама держала в руках зажженную сигарету, но не курила. Она была хрупкой и тонкой, как птица.
Я не ответила, и мама сошла с крыльца на траву.
– Светлячки, – повторила она, – ты знаешь, кто они такие?
– Жуки, – ответила я.
Затем она сделала затяжку и едва заметно улыбнулась. Но мама смотрела не на меня, а куда-то вдаль.
– Это духи, – сказала она тихим голосом, – души. Когда у кого-то разбивается сердце, в мире рождается светлячок.
Она протянула руку в попытке схватить одного из них, но у нее не получилось, и рука ее безвольно упала, а мама еще раз затянулась.
– Они летают, вечно рассылая тайные послания их потерянной любви. Видишь? Посмотри внимательнее.
Мы сидели молча. Я затаила дыхание. Светлячки роились в темноте, выписывая причудливые фигуры в вечернем воздухе. Впервые мама рассказала мне историю не из Библии, и впервые я пожалела ее и всех остальных взрослых.
– Вот, что случается, когда разбиваешь сердце, – сказала она, – остается вечное смятение, и никто не может найти покоя.
Мама развернулась, чтобы уйти обратно в дом, но в последний момент остановилась и взглянула на меня.
– Оно того не стоит, Сандра. Запомни это.
Ну… лучше бы я это действительно запомнила. Тогда, может, и наши с Мартином дела пошли бы иначе. Может, и мои мозги остались бы со своей хозяйкой, а не растеклись по стене.
Минна
Минне потребовалось сорок пять минут, чтобы уложить Кэролайн в постель после того, как та почти полностью опустошила бутылку с водкой всего за час. Лицо ее расплылось, макияж потек, а на нижней губе засохла рвота.
Минна перевернула мать на бок, толкая ее рыхлое тело в живот и бедра, вспоминая о документальной передаче, в которой шестеро мужчин пытались с помощью веревок и крюков затолкать в воду огромного кита, выбросившегося на берег. Как бы ей хотелось всадить крюк в жирный зад матери и провернуть его там пару раз! Когда Минна сняла с Кэролайн брюки, она почувствовала жуткое отвращение от вида ее дешевого белья, которое сидело плотно и в районе бедер отчаянно цеплялось за бока, как лишайник на скале, чтобы не соскользнуть вниз.
