Вскоре один из них, Базилка, самый шустрый и сообразительный из челяди, доложил, что один корабль торчит уже вторые сутки, хотя к нему никто не подплывает, а он стоит то ли на якоре, то ли еще как, но парус спустил, с места не сдвигается, а когда вчера слишком отнесло в сторону, вернулся на прежнее место.
Я вскарабкался на самый верх башни, корабль видно отчетливо и без оптики, впечатление такое, что оттуда внимательно рассматривают именно мой замок.
Сначала трепыхнулась тревога, потом пришла тяжелая злость. Здесь мне еще наблюдения и тотального контроля недостает! Как же достали этой опекой и вынюхиванием, что у меня где лежит и как лежит…
Фицрой, не дождавшись, сам поднялся наверх, с неохотой подошел к перилам.
— И чем он тебе не нравится?
— Раздражает, — объяснил я зло. — Не думаю, что увидит Что-то такое особое в этом замке, но раздражает!
Фицрой фыркнул.
— Раздражает? Так прогони.
— Пристрелить там кого? — спросил я. — Можно, но это откроет кое-что о нас…
— Пристрелить? — переспросил он. — вообще-то я имел в виду отогнать каким-нибудь колдовством. Волну поднять… Но пристрелить тоже неплохо.
— Пристрелить, — пробормотал я. — вообще-то нужно посмотреть…
— Пойдем, — сказал он бодро. — Не ленись, пойдем!.. Я могу тебе палочку принести.
Я пробормотал:
— Хорошо, пойдем. Не люблю насильников, негодяев и развратных убийц.
Он сказал с уважением:
— Ого!.. Тогда да. А ты точно знаешь, что там развратные убийцы?
— Точно, — буркнул я.
— А… как ты… узнал?
Я процедил сквозь зубы:
— Мне ну совсем не нравятся!.. И надо то ли пристрелить, то ли еще что… А для этого необходимо, чтобы они были последними на земле сволочами! Ну, пусть предпоследними, все равно такая гнусь не имеет права бороздить моря и океаны.
Он просиял лицом.
— А-а-а, здорово у тебя. И никогда не чувствуешь себя виноватым, верно?…
Я сказал твердо:
— Кроме того, он находится в моих территориальных водах!.. А это все равно что землю мою пахотную топчет. На земле пшеница растет, а в воде моя рыба плавает, жир нагуливает. И то и другое мое суверенное, а любые посягания и посягательства — нарушение моих конституционных… или еще каких-то прав.
— Понял, — сказал Фицрой с восторгом. — Этому мерзавцу не спастись! Бей гадов!.. Мы же за справедливость, мы всегда за правое дело.
Корабли проходят, как я заметил, чаще всего в первую половину дня, а к вечеру море чистое, что и понятно, всяк стремится до наступления ночи успеть в порт, родной или нет, это в любом случае лучше, чем в ночи страшиться наткнуться на рифы.
Фицрой напомнил, что вечер уже скоро, нужно успеть, пока светло, я поколебался, помотал головой.
— Нет, пусть стемнеет. На этой трассе будет пусто, никто не увидит, если корабль потонет.
— А ты как увидишь?
— Да и ты увидишь, — пообещал я. — Ладно, пойдем. Но пасаран!.. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!.. Враг не пройдет!
Фицрой спросил восторженно:
— Ты что, хочешь топить все корабли?
Я отмахнулся.
— Нет, но нужно себя накрутить, чтобы пламя праведного гнева охватило мое сердце и я чувствовал революционную справедливость возмездия врагам цивилизации и гуманизма! Дабы твердо и без позорящей авторитарного демократа жалости.
— Вечер, — напомнил он. — Ты уже накручен.
— Не совсем, — ответил я, — но ладно. Даже если совесть чуточку и возразит, я ее уболтаю. Я интеллигент, всегда найду доводы за любую сторону.
Он дождался, когда я выволок мешок со сложенной винтовкой, поспешил вперед, открывая для меня двери, чтобы я не передумал и не вернулся, в башне первым побежал по лестнице, я слышал, как он там поднял люк и, выбравшись наверх, ждет, готовый подать руку, если я заморюсь.
