отдав инквизиторам, а меня выгнали, дав шанс выцарапать себе жизнь. Куда я направилась? Прямиком в сердце Инквизиции! За четыре года я научилась скрывать дар лучше, чем самые опытные ведьмы, и только потом поняла, что мой дар — особенный. Ни одна ведьма не смогла обмануть инквизитора, а ведь пытались тысячи. Кроме меня.
Всю жизнь меня преследовало ощущение, будто что-то здесь не так. Есть нечто неправильное в вечной борьбе ведьм и инквизиторов, борьбе настолько древней, что мы даже не знаем, когда она началась.
Каково жить в неправильном мире?
Мама крепко меня обняла, и мы сели подальше от любопытных глаз охраны и посетителей. Она была одета в простое коричневое платье, конечно, не накрашена, с выбившимися из пучка прядями русых, почти как у меня, волос. В молодости она была очень красивой, но деревенская жизнь не щадит никого.
— Ты очень красивая, — улыбнулась она. — О, Василиса, как я скучала по тебе! Мы получали все твои письма!
Я писала так, чтобы, если вдруг меня поймают, никому и в голову не пришло, что родители знают о моем даре. Наверное, это был самообман: хороший инквизитор умеет допрашивать пособников ведьм. Но я так верила в удачу! И хотя сама просила не отвечать на мои письма, тайно надеялась увидеть хоть пару слов из дома.
Она спрашивала и спрашивала. Как я живу, как учусь, все ли хорошо. Умею ли готовить, есть ли у меня друзья. Спрашивала о девчонках — я рассказывала о них в письмах. Спрашивала о практике и планах на будущее. Это походило на разговор матери и дочери, которые давно не виделись. Но не заметить мамину нервозность, то, как она отводила глаза и все время порывалась взять меня за руку, нельзя было. Общение с матерью, которую не видела так долго, — бесценно. Но в конце концов я не выдержала:
— Мама, что случилось? Зачем ты приехала и почему так нервничаешь?
Ее волнение передалось и мне. Не приведи Инквизиция, заметят что-то инквизиторы или посетители.
Мама словно угадала мои мысли:
— Мы можем поговорить в безопасном месте?
Безопасным местом оказался парк. Нет ничего лучше улицы: на ней нет стен с ушами. Шумят над головой деревья, с легким скрипом едут мимо кареты.
И мама вздыхает на протяжении пятнадцати минут.
— Мам, что случилось? Что-то с папой? С мелкими? Вам нужны деньги?
— Нет, нет, милая, все хорошо! — отмахнулась она.
Но руки у нее дрожали.
— Тогда что? Что случилось, можешь объяснить?
— Пообещай, что не расскажешь отцу! — вдруг выпалила она. — Ни о чем!
— Ладно… А он знает, что ты ко мне приехала?
— Нет, и не должен! Я соврала, что пойду в деревню неподалеку, помогать принимать роды.
Если мама соврала отцу — это серьезно. Таких же доверительных отношений, как у них, я не знала. Ни в семьях подруг, ни в их парах такого не было. Что же заставило ее приехать ко мне вопреки воле отца?
— Я должна тебе кое-что сказать о том… о том, как ты родилась. — Мама тяжело вздохнула. — Мы с папой тебя очень ждали. Торопились скорее пожениться, чтобы ты родилась с мамой и папой. Он был так счастлив, когда держал тебя на руках, учил плавать и охотиться. Но я не все ему рассказала. Никому не рассказывала и никогда.
— О, нет, я, кажется, знаю, что ты дальше скажешь! — простонала я. — Мама, пожалуйста, моя подруга умирает, я влюбилась в инквизитора, а ты хочешь сказать, что у меня другой отец?
Мама опустила голову.
— Кто? — только и выдохнула я.
— Он был инквизитором. Мы встретились, когда он объезжал деревни в поисках какой-то ведьмы. Он был… Василис, ты ведь знаешь, что из себя представляют инквизиторы. Он был красив, опасен, умен. И я… мне — восемнадцать, я жутко боюсь даже упоминания инквизиторов! Он потребовал, а я не смогла отказать. Такие развлечения для них — ничто. Он даже не думал, наверное, будто что-то может получиться.
— Будто могу получиться я? — Это прозвучало резче, чем хотелось.
— Мы с твоим отцом уже были помолвлены, и я ничего не сказала ему. А ты родилась похожей на меня. Когда мы узнали о… о твоей силе, я испугалась! Ведь если он вернется, если он тебя увидит и поймет… О, Василиса, прости меня, это я уговорила отца выгнать тебя!
— Что?!
Я вскочила с лавочки и уставилась на женщину, которую считала самой преданной матерью на свете. А она все говорила и говорила. Я не хотела
