Никколо Третий хмыкнул — видимо, ощутив мою мысль.
— Позволь Флюиду заполнить тебя, — сказал он. — Пусть он тебя проглотит. Это происходит со всеми нами, начиная с Павла Великого. Только так можно стать Смотрителем.
Я поглядел на голову-здание. Теперь из распадающейся штукатурки отчетливо выступил гигантский череп. Он казался полированным и почти белым; в его плавных изгибах отражалась появившаяся на небе луна.
Потом я заметил на мертвой голове легкий серебристый парик — и что-то вроде темной впадины на шее. Странно, но в голове появилось нечто изящное: возможно, так подействовало на реальность упоминание Павла.
— Выбора у тебя нет, — сказал Никколо Третий. — Смерть — это не выбор. Это его абсолютное отсутствие. Беги…
Я побежал ко входу — стараясь не глядеть лишний раз в пустые глазницы. По дороге мне пришло в голову, что слова Смотрителя можно понять как угодно — и совсем не обязательно в том смысле, что это действие сохранит мне жизнь. Слова могли значить, что смерть уже произошла.
Но вблизи голова потеряла весь свой жуткий гипнотизм. Впадина на шее оказалась темной аркой входа. Она была окружена голубоватым нимбом — лунный свет, усиливаясь и сгущаясь, отражался от множества перламутровых зеркал, вмурованных в стену.
Я услышал противный, тонкий, быстро усиливающийся вой. Его производили, кажется, искаженные человеческие голоса — словно участники неизвестного радения вспоминали свои жизни в качестве комаров. Несколько теней мелькнуло передо мной, пытаясь отрезать меня от входа, но я зажмурился, рванулся вперед — и вой стих.
Когда я открыл глаза, я был уже внутри.
Здание-череп выглядело большим снаружи — но изнутри оно оказалось просто гигантским.
Это было даже не здание, а какая-то огромная заброшенная стройка. В лунном свете белели несимметричные стены и уровни, так и не сумевшие встретиться друг с другом. В серебристом полумраке были видны следы времени — обвалившиеся во многих местах своды, просевший пол, покосившиеся лестницы…
Лестниц вокруг было очень много, разной ширины и крутизны — они вели куда-то вверх и терялись в каменных плоскостях. В общем, идеальное место для ночного рандеву аллегорических Шизофрении с Паранойей.
Не успел я это подумать, как заметил в лунном луче мраморную скульптуру: две обнявшиеся голые девушки, худая и толстая, обе в венках и спадающих с головы лентах с мелко высеченными латинскими буквами… Видимо, на лентах был диагноз. В толстой чудилось что-то увещевательное — а худая, казалось, не столько отвечала на объятие первой, сколько отбивалась, стараясь не выходить за рамки приличий.
— Успокой свой ум, — сказал в моем ухе голос Никколо Третьего. — Не засоряй священное пространство всяким мусором. Я хочу представить тебя кое-кому…
Я увидел сходящие по лестницам темные силуэты — их было около дюжины. Каждый двигался по своей собственной лестнице.
— Кто это? — спросил я.
Никколо Третий не ответил.
Темные фигуры сошли на каменный пол, где я стоял (мраморные девушки успели к этому моменту исчезнуть), и обступили меня полукругом.
Я и сам уже понял, кто это.
Серебристый парик Антона Второго, очки Антонио Третьего, золотой колпак Максима Полупредателя, знаменитая маска Жозефа Первого со специальной прорезью для усов и бородки, трубка Варфоломея Единственного и так далее — каждый из прежних Смотрителей имел при себе характерный атрибут своего канонического портрета (я знал, впрочем, что эти декоративные мифологии не имеют прочной исторической опоры).
У всех Смотрителей на лицах были маски. Разного фасона, но одного цвета — черного.
Я ожидал, что они заговорят со мной. Но Смотрители молча шли на меня — и в какой-то момент просто слились со мной, словно я был дверью, через которую они, толпясь, куда-то проскользнули. При этом я не почувствовал ровно ничего, только потерял их из виду. Передо мной остался последний темный силуэт — по двум торчащим из груди стрелам было ясно, кто это.
— Души, умы, ментальные отпечатки, — сказал Никколо Третий, — думай о нас как хочешь. Мы были на твоем месте прежде. Мы соединимся в один ум. Он будет сопровождать тебя и приходить иногда на помощь.
— Я тоже стану такой тенью, когда умру?
— Смотрители не умирают, — ответил Никколо. — Они продолжают жить через живого Смотрителя. Вернее, они и есть живой Смотритель… Считай, что мы зрители на галерке твоего ума. Мы развлекаемся, глядя оттуда на сцену, где ты играешь. Иногда ты будешь слышать наши аплодисменты. Иногда свист. А иногда мы будем просто спать.
— Не понимаю, — сказал я.
Никколо Третий махнул рукой, явно не желая обсуждать эту тему дальше.
— Скоро с тобой начнет говорить один из Ангелов.
— Кто именно? — спросил я.
