оригинальном символе. Его смысла секретарь не помнил — но предложил поверить на слово, что с теологическим обоснованием все в порядке.
Мы немного поболтали. Секретарь и сам оказался выпускником фаланстера «Медведь», но, как ни странно, у нас не нашлось ни одного общего знакомого.
Я стал расспрашивать о диковинках Михайловского замка — особенно о знаменитой Комнате Бесконечного Ужаса, куда, по легенде, мог войти только сам Смотритель (ибо хранящуюся там тайну могла вместить лишь его великая душа). Я не особо доверял легендам — и меня интересовало, устраивают ли публичные экскурсии в это помещение, и если да, то как туда записаться.
— Не спешите, мой юный друг, — вежливо сказал секретарь, сомкнув ресницы, дрожащие от еле сдерживаемого смеха, — попасть туда не так сложно, сложно выйти, сохранив рассудок… А про экскурсии я не слышал.
На этом наш разговор как-то сам угас, и я, укорив себя за легкомыслие, закрыл глаза и ушел в сосредоточение, приличествующее важности момента.
Примерно через полчаса я понял, что секретаря и охранников в комнате уже нет. Я не заметил, как и когда они вышли. А потом двери с вензелями растворились. Сработал, должно быть, какой-то механизм — людей нигде не было. Я увидел коридор, плавно поворачивающий вправо.
Где-то в его глубинах требовательно прозвенел колокольчик.
Я не знал, что предпринять — дождаться возвращения секретаря или войти. Как первое, так и второе могло впоследствии оказаться проявлением неучтивости. Может быть, правильнее было вообще выйти из приемной.
Я решил так и сделать — но ведущая наружу дверь оказалась запертой. Тогда я сообразил: таков, наверное, здешний ритуал — и часть его заключается в том, что неофита ни о чем не предупреждают… Колокольчик в глубине изогнутого коридора прозвонил еще раз — крайне, как мне показалось, нетерпеливо, — и я пошел на его звук.
Стены коридора были украшены теми же повторяющимися вензелями. Через каждые несколько метров из стены торчала золотая рука, сжимающая факел с лампой, спрятанной среди красиво преломляющих свет кристаллов. Пройдя мимо трех или четырех таких факелов, я в недоумении остановился.
Происходило что-то странное. Коридор загибался вправо, сворачиваясь огромной улиткой. Подобное, конечно, несложно было построить. Но при такой геометрии коридор никак не мог сосуществовать с приемной — а должен был находиться на ее месте. Я сейчас шел по той же самой комнате, где прежде сидел. Или я прежде сидел в том же самом коридоре, где сейчас шел.
Я решил, что это оптическая иллюзия, — и потрогал стену. Затем коснулся одного из вензелей Смотрителя. «D» было из холодного золота, ножка «P» — из стеклянистой эмали, тоже холодной, но по-другому.
Все здесь выглядело настоящим, и центр коридора-улитки был уже близко. В качестве последнего опыта я дотронулся до светящихся кристаллов над лампой — и отдернул руку: они были нестерпимо горячими от благодати. Я тихо выругался, и из-за поворота долетел ухающий смех.
Мне стало страшно. Через мой ум пронеслось множество версий происходящего, все тревожные. Наиболее вероятным казалось, что меня усыпили вызывающим галлюцинации газом. Но тогда я не мог бы так связно строить эти гипотезы, думал я. Вряд ли газ может действовать настолько избирательно.
Колокольчик требовательно зазвенел снова. Я отбросил сомнения и страхи — и решительно пошел вперед.
В тупике коридора стояло золотое кресло, накрытое тигровой шкурой. В кресле сидел Далай-Папа, Великий Магистр Желтого Флага и Смотритель Идиллиума Никколо Третий — в таком же оранжевом халате, как на секретаре, но со знаками высшего медиума — и глядел на меня сквозь прорези своей черной маски.
Он носил такую не один — я уже видел нескольких высокопоставленных лиц в похожих масках. Возможно, так принято было в каком-то внутреннем ордене, чью униформу Смотритель надевал из тех же соображений, из каких государи Ветхой Земли облачались гусарами (не говоря уже о том, что в лицо Смотрителя никто не знал, и он мог, наверное, играть по вечерам в Гаруна-аль-Рашида).
Я помнил из школы, что с богословской точки зрения при обращении к Далай-Папе уместны три титула: «Ваше Переменчество», «Ваше Безличество» и «Ваше Страдальчество».
Обычно пользуются словом «Безличество», поскольку его можно отнести не только к лишенной постоянного «я» природе Смотрителя (которую он, как известно, разделяет со всем сущим), но и к его маске, что придает этому обращению свежий либерально-светский оттенок. Два других титула, уравнивающих Смотрителя с прочими феноменами Вселенной, используются лишь в священных документах — употреблять их при встрече считается фамильярностью.
— Ваше Безличество…
Я совершил перед Смотрителем тройное простирание — как того требовал этикет (обычно выпускники государственных школ совершают этот ритуал перед пустым креслом Далай-Папы). Закончив, я так и замер на коленях.
— Можешь встать, — сказал Смотритель. — Ты знаешь, почему ты здесь?
— Нет, ваше Безличество, — ответил я, поднимаясь.
