– Кстати, – сказал я, – насчет остального. Эти монахи-обсерванты… некроманты… Они занимаются только технологиями?
– Нет. Ветхая Обсерватория сканирует весь спектр информационного поля. И мы, э-э-э, заимствуем у Ветхой Земли некоторые элементы культуры и искусства. То, что пригодно к использованию у нас.
– А как определяют пригодность? – спросила Юка.
– Все, что содержит информацию о реальной жизни Ветхой Земли, вредоносно. Таково огромное большинство их книг, фильмов и прочего – из них так и хлещут жесткие лучи. Нам подходят стихи, поговорки, исторические эссе – особенно если они касаются нашей общей истории. Проще всего со стихами. Что-нибудь про зорьку, осень, одинокий парус или ветреный день в Древнем Риме. Это никого не собьет с толку.
– Стихи я не люблю, – сказал я. – Что еще?
– Картины. Скульптуры. Музыка. Отрывки из книг, которые не могут быть воспроизведены целиком. Весь
– Я предполагал что-то похожее, – кивнул я. – Никогда не верил в божественное происхождение его песенок. Но я думал, их сочиняет специальный департамент. А кто ему эти песни отбирает?
– Он сам.
– Он сам? – спросила Юка. – Каким образом?
– Если приедешь в Железную Бездну, сможешь увидеть. Говорить про это я не могу.
– А что еще мы у них… э-э-э… заимствуем?
– То, что относится к области чистой формы, фантазии, абстрактной игры ума… Плоды, по которым нельзя сказать, где растет породившее их дерево. И, конечно, мы используем их светлые идеи. Например, фаланстер, где ты вырос, был придуман не у нас, а во Франции, уже после Исхода. Но в те времена обмен информацией был проще. Между нашими мирами даже перемещались редкие путешественники.
– А когда это прекратилось? – спросил я.
– Около ста лет назад. Когда двое посвященных во все тайны Желтого Флага – губернатор Внутренней Монголии барон фон Штернберг и граф ди Чапао – отправились на Ветхую Землю, чтобы принять участие в идущей там смуте.
– Они победили?
Адонис пожал плечами.
– И что случилось?
– Все обошлось. Эта история подробно описана в монастырской литературе. Но такие опыты были признаны опасными, потому что могли закончиться вторжением сил хаоса в Идиллиум. С тех пор мы только наблюдаем Ветхую Землю.
– В общем, – подвел я итог, – мы обдираем их мир как липку.
Адонис ухмыльнулся, и я понял, что попал в точку. Но его лицо тут же стало серьезным.
– Смотритель не должен понимать это таким образом, – сказал он, – поскольку это негативно отразится на…
– Ясно, – ответил я. – Что же мне следует думать?
– Лучше всего иметь следующее воззрение: Ветхая Земля – это корень, открытый подземной сырости и мраку. А мы – цветок, питаемый корнем.
– Вот только корень не знает про цветок, – сказал я задумчиво. – А цветок не знает про корень…
VI
На следующий день Адонис попрощался с нами («приезжайте сами, я наездился на десять лет») и отбыл в Железную Бездну со своими «мальчиками».
Сам он ехал впереди на велосипеде (таких я раньше не видел – своими странными шестеренками, пружинами и тросами он напоминал спортивный лук), а монахов везли следом в двух старых медицинских каретах с фигурками бога Эскулапа. Монахам до сих пор было так плохо, что они могли только лежать.
Кареты низко урчали, и мне в первый раз в жизни пришло в голову, что производящие противный шум трещотки на задних колесах нужны не для трансформации Ангельской благодати в крутящий момент, а для того, чтобы транспортное средство шумело не меньше своего ветхого первообраза… И звук этот сразу стал меня раздражать. Все-таки правду говорят – во многой мудрости много печали.
Я был уверен, что теперь любопытство Юки удовлетворено надолго. Но я ошибся.
За обедом она спросила:
– Алекс, ты помнишь, что сказал вчера?
– Когда именно, моя киска? – спросил я. – Вчера я сказал много разного.
– Не называй меня «киской». Ты не Никколо Первый, а я не твоя кошка.
– Хорошо, моя птичка.
– Лучше говори «мой цветок».
