неделе напился, хулиганить начал, пришлось выезжать, вязать его, бугая такого… Он же здоровый, как лось, наручники мне сломал и сиденье в УАЗике. А как проспался – совсем другой человек. Можно было и посадить за хулиганку, только зачем? Нашли ему штрафработу. А позавчера он с женой приходил, благодарили…Понимаешь, к чему я веду? У меня ведь, Стёпа, серьёзных происшествий на участке отродясь не было. Ты, кстати, прости, что вот так тебя примотать пришлось – ну так ты ж сам кинулся мне морду бить. А наручников-то и нету. Я тебе так скажу – мне их даже и не выдавали никогда. А те, что поломались – так то китайские, я их в Абакане на рынке за свои деньги покупал.
Тем временем ветер за окном угомонился, и зарядил дождь, сильный и монотонный. Его косые струи со странным глуховатым звоном лупили в окно, за которым различить что-либо во тьме было решительно невозможно. Алексей Петрович внезапно ощутил озноб – то ли от сырости и холода, проникших в дом через полуоткрытую дверь, то ли от того самого, свербевшего в глубине души тревожного сигнала, о котором не хотелось даже и думать… Он снова закрыл дверь.
- Вот же погодка, а? Сам знаешь, в такую ночь хозяин собаку на улицу не выгонит, а я тут с тобой, понимаешь, развлекаюсь. А ведь мне ещё и обратно ехать. По вашей-то убитой дороге! Давай уже, не тяни, решим всё, а? Скажи: где девушка? Марина Златовойская, семнадцати лет, чёрненькая такая, с короткой стрижкой? Ведь ты же с ней замутить пытался, мне люди рассказали. Люди-то, брат – они всё видят. Разве в деревне что можно от людей скрыть? К тебе она и поехала, сюда, в Подгорск, позавчера. Где она, а?
Степан остервенело мотнул головой. Мускулы на предплечьях напряглись – это было видно даже сквозь футболку. Но верёвка не поддавалась.
- Да угомонись уже, - вздохнул участковый. – Я же всё-таки полицейский, узлы вязать умею хорошо.
Но Степан лишь тяжело дышал, угрюма смотря на Алексея Петровича. По лбу его медленно стекали бисеринки пота.
Внезапно рация, до сих пор мирно висевшая на поясе у полицейского, разразилась длиннющим шквалом хрипов и тресков. Алексей Петрович выдернул её из чехла и с отвращением посмотрел на ни в чём не повинный прибор. Чей-то неразборчивый голос, прошивая пространство, стремился донести до участового нечто крайне важное. Получалось плохо. Наконец говоривший умолк, и участковый спокойно произнёс:
- На связи. Стрепетов.
Снова треск и хрипы, но на этот раз сквозь помехи неожиданно прорезался чей-то голос:
- …твердилась информация об убийстве?
- Не подтвердилась, - ответил Стрепетов. - Пока. Но и не опроверглась. Тела нет. Девушки нет.
- Но она там хоть была?
- Я разбираюсь. Всё под контролем. Работаю с подозреваемым. Дом, подполье осмотрел, пока никаких следов. Конец связи.
Участковый зачем-то протёр рацию носовым платком и засунул её обратно в чехол.
- Что ж ты, Степан, мать твою, молчишь, как долбаный партизан? Ты, похоже, не осознаёшь своего положения. Дело-то – серьёзнее некуда. Девчонка пропала молодая, которая к тебе поехала. Представитель закона приехал навести справки – а ты на него напал во дворе… Слышал же – ты у нас подозреваемый номер один. Это значит, что тебя имеют полное право закрыть на время следствия. Ордер будет, и санкция… Всё по закону. Что тут у вас произошло, говори!
Степан снова изогнулся на стуле, словно слова участкового действовали на него, как флейта заклинателя змей на кобру. В его взгляде было столько ненависти, что Алексей Петрович невольно отшатнулся.
- Ох и странный же ты тип! Вся семья у вас… со странностями. Вот знаешь же, что люди о твоей матушке говорят? Знаешь, поди. Говорят, будто ведьма она. Колдунья. Будто лягушек да змей на болотах ловит, а потом зелья всякие из них варит, девок заказчикам привораживает. А может и ещё чего. Что последы козьи по дворам скупает. Мракобесие, мать твою! А ведь дыма-то без огня не бывает, а, Степан? Не на пустом месте же слухи такие в народе рождаются? Что задёргался-то сразу, как уж на сковородке?
Алексей Петрович Стрепетов присмотрелся к своему подозреваемому, и тревожный зуммер в его душе внезапно усилился. Выражение лица Степана резко изменилось, теперь в глазах его буквально светился животный ужас.
- Вот оно как… - задумчиво произнёс участковый. – Боишься, значит, матушку свою… Ну, дела…
Он тяжело поднялся, снова прошёлся по кухне несколько раз, от двери до печки и обратно.
- Ну а братец твой где болезный? Лёшка, тёзка мой? Блаженненький ведь он у вас, юродивый. Шизик, одним словом. Где?
Степан дышал всё тяжелее и глубже. Алексей Петрович видел, как то и дело вздуваются вены на запястьях подозреваемого. Тот ни на секунду не оставлял попыток ослабить путы. Происходящее нравилось участковому всё меньше и меньше. Чувство, что он чего-то не понимает, крепло с каждой минутой, а вместе с ним крепло и ощущение беды.
- Говорят, он обычно так даже и ничего парень, почти нормальный. А как полнолуние – так на него накатывает. А, Степан? Так оно и есть, да? Сегодня-то ведь у нас как раз полнолуние, верно? Или на Лёшку твоего оно не действует, если самой Луны не видно? Не молчи же, сукин ты сын, не хочешь про девушку, так хоть про братца своего расскажи…
Неожиданно где-то рядом с домом протяжно и тоскливо взвыл цепной пёс. Вздрогнули оба – и Стрепетов, и Степан. Пронзительный вой, прорезав шум дождя, походил на стон, переходящий в хрип.
