нужен...
Для того чтобы навсегда потерять свою душу, достаточно просто пожелать ее продать...
Иришка ухватила Саню за палец, потянула. Довольно улыбнулась, когда он послушно распахнул ладонь ей навстречу. И опрокинула в его руку свою крепко сомкнутую ладошку – будто пересыпая невидимое.
Саня замер, не смея шевельнуться и вздохнуть. Время плескалось в его застывшей ладони. Будущее его дочери. Целый океан перламутрового сияющего времени.
Иришка смотрела на своего отца доверчиво и ясно.
С верой в то, что все, что он решит и сделает, будет совершенно правильным…
Жар
(Владислав Женевский)
— Мама?!..
Она сидит на кухонном полу. Затылок обращён к вьюге и мраку, плечи упёрлись в подоконник, ноги поджаты. Окно распахнуто настежь. Ветер, поскуливая, задувает в комнату рои колючих снежинок. Но отопление работает исправно, и почти все они тают — кроме тех, что проникают ей за ворот свитера или запутываются в волосах. Её сын мучительно умирает, и она должна страдать, как он… больше него.
Она плохая мать.
Эта мысль закралась в её душу неделю назад — в коридорчике на втором этаже, где стены отделаны деревом. Она стояла тогда у застеклённой двери, той самой, за которой сейчас бредит её мальчик… если только это не общий их бред. Сквозь узорчатый хаос, вытравленный в стекле за большие деньги, виднелся детский силуэт. Его движения были по-взрослому яростны, он метался хищной тенью, на что-то обрушивался и что-то кромсал.
Открыв дверь, она нашла его таким же, как всегда: милым, неуклюжим пятилетним малышом. Игрушки были раскиданы по полу. У покемонов с роботами вышло побоище, только и всего. Но страха она себе не простила. Она плохая…
— Мама!..
Муж сумел выстроить дом в лесу, вдали от города — зимнюю дачу, большую и удобную. Он провёл в этот дом электричество, воду, газ и телефон. Он даже ухитрился выкроить неделю отпуска, чтобы отдохнуть с семьёй — посидеть вместе за новогодним столом, сходить с сыном на лыжах раз или два. Не смог он одного: быть рядом, когда мальчик заболел. Когда телефон замолчал, оставив их наедине с пургой. Когда в библиотеке не нашлось ни одного медицинского справочника. Когда стало плевать на его авралы и на его деньги.
…Во всём доме погашен свет. Она примет своё наказание и в темноте. А её сыну, погибающему в пылающей багряной бездне, уже не до этого мира.
Наверное, он всё-таки поел снега. Она запретила, вот и поел. Ему и тогда было жарко. В субботу, играя перед домом в салки, они разгорячились. Достаточно было отвернуться, всего минуту глядеть куда-нибудь в сторону. И он отправил себе в рот горсточку студёного пороха.
На следующее утро порох воспламенился. Сначала мальчик сухо кашлял, словно в его тельце взрывались крошечные пистоны: кха! кха! кха! Потом он задышал тяжело и редко, стал бормотать что-то про боль в груди. Заалели щёки, лоб, уши… Вскоре он пылал весь.
Перепуганная, она уложила его в постель, поставила под мышку градусник. В медицине она не смыслила ничего — и лишь беспомощно наблюдала, как столбик ртути ползёт вверх: тридцать девять, сорок, сорок один…
— Мама!
Она провела сутки у его кровати. Временами он затихал, и лицо в оранжевом свете лампы походило на кукольное. В этом крохотном манекене всё же было что-то от ребёнка, которому она дала жизнь. Гораздо больше мать страшило другое — то чуждое существо, что показывалось, когда открывались глаза с покрасневшими белками. Существо чуть ворочалось под одеялом, тупо глядело — и не воспринимало ничего вокруг себя. Глухим незнакомым голосом оно лепетало об огне, о жгучих углях, о людях с красными руками. Мать смачивала эти потрескавшиеся губы водой, и ей чудилось, будто капли падают на раскалённый противень и с лёгким шипением исчезают.
Час назад она решилась на безумие: укутать его потеплей, пешком донести до посёлка, а там… там ей помогут, должны помочь.
Она собирала одежду, когда почувствовала спиной его взгляд — и резко обернулась. Мальчик смотрел осмысленно, в первый раз за эти сутки. Она села у изголовья кровати. Его глаза поблёскивали в полумраке, и это тоже было хорошим знаком.
