Тавиш это понял, глянул на меня почти с сочувствием и отпускать едких замечаний не стал. Потом и вовсе спросил неожиданное:
— А у тебя остались какие-нибудь важные дела?
Я замялась. В голову разом пришло столько всего и ничего конкретного. В смысле, ничего, что имело бы значение по-настоящему.
— Разобраться с Ффруа? — подсказал Тавиш.
— Разобраться… — эхом повторила я, ощущая странную пустоту в голове.
— Не волнуйся, это я беру на себя, — вызвался мой странный заступник. — Что они от тебя хотели? Почему заперли в камере?
И тут словно щелкнуло что-то. Как тогда, когда я оттолкнула Тавиша и бросилась бежать. Страхи ушли, прихватив с собой глупые запреты. Я четко осознала, чего именно хочу, и, пока настрой не ушел, поспешила сообщить об этом сообщнику:
— Не с ними. Меня оболгали. Оказалось, что от мамы остался хороший дом, а управляющий это утаил и пятнадцать лет присваивал арендную плату, — слова лились и лились, и так складно получалось, так уверенно, что я сама себя не узнавала.
Отстраненно отметила, что к завтрашнему утру на моей совести может появиться еще нечто, за что придется выпрашивать прощения у покровителей. Но совесть промолчала. За эти злосчастные штаны почему-то было стыднее, чем за планируемую справедливость.
— Хорошо, наведаемся и к нему, — кивнул наколдованный, дослушав до конца. — Одевайся, пора выдвигаться.
Глава 4
Штаны были ужасны. Они плотно обтягивали ноги, непривычно льнули к коже, смущали и жутко раздражали. И даже светло-зеленая туника, прикрывшая почти весь зад, не спасала моего мнения о собственном облике.
Ниже падать уже, кажется, некуда!
— Ну долго еще? — раз, наверное, в десятый послышался из-за двери нетерпеливый окрик. — Михаэлла, ты там что, записной красавицей заделалась?
Дособиралась. Тавиш начал злиться. Он со мной терпелив и деликатен, насколько вообще на это способен, но и у его выдержки есть предел, и сейчас этот предел, кажется, наступил. А значит, пора завязывать со смущением и выходить. Ну кто меня увидит в лесу? Да и темно уже, может, и в селении никто не встретится. Или не узнает во всем этом.
Вещи были хорошие, но непривычные.
И ходить в них наверняка жутко неудобно…
— Иду, — печально вздохнула я, пока он дверь не высадил.
Руки быстро обернули шаль таким образом, чтобы она скрывала большую часть лица. В ней было не так жарко, как в моем платке, и намного удобнее. Хоть в чем-то наколдованный угадал.
Стыд-то какой, мне покупал вещи мужчина! Даже белье!
На ворованные деньги!!!
Но как я ни пыталась раззадорить ее соответствующими мыслями, совесть мирно спала и просыпаться не торопилась. Больше того, в тайном уголке души поселилось что-то сродни предвкушению.
— Быстрее, — рыкнул Тавиш, отчетливо скрежеща зубами. — Только не забудь ничего, мы сюда больше не вернемся.
Эти слова подействовали лучше плетки. Я молниеносно сунула ноги в свои туфли, казавшиеся в сравнении с новой одеждой слишком грубыми и массивными, подхватила зеленый плащик, сумку и высунулась из дома.
— В Черном Лесу останемся? Уже можно? — Вспыхнувшая надежда заставила сердце забиться сильнее.
— В город уедем, — огорошил меня наколдованный, перехватывая сумку.
Странным его создала ведьма. Для него украсть или убить — что мне почесаться. Кажется, он не испытывает страха или мук совести. Но при этом всегда сам носит тяжелую сумку, подхватывает, если я поскальзываюсь, придерживает за руку в опасных местах. Опять же, вызвался разобраться с Ритхелем, хотя лично ему это не надо.
Словно две противоположности, склеенные воедино. Для чего можно было использовать кого-то с такими качествами?
— Мне не надо в город! — Я даже отпрянула.
— Еще как надо, — зловеще усмехнулся мужчина, ловко поймал меня за руку и буквально выволок из нашего временного убежища.
По коже прогулялся холодок нехорошего предчувствия.
— Зачем? — спросила, с трудом подстраиваясь к его шагу.
— Тебя и так разыскивают, а после этой ночи у местной стражи появится несколько поводов прилагать к этому больше усердия, — сообщил
