Она желала возвратить себе чувства стригоя, ощутить, как в теле вновь играет эта невероятная сила, но больше всего она хотела быть бессмертной — вырваться не только из стен этого монастыря, но и из неуклонного течения лет.
«Я не допущу, чтобы что-либо остановило меня».
Прежде чем она успела пошевелиться, сотовый телефон, спрятанный в кармане ее юбки, завибрировал.
Только один человек знал этот номер.
«Томми».
Элизабет отошла на шаг от немца.
— Благодарю вас, Берндт, но сестра Эбигейл права. — Она сделала короткий реверанс, слишком поздно осознав, что сейчас уже не приняты подобные манеры. — Кажется, работа в саду слишком утомила меня. Наверное, мне все-таки следует поужинать в своей комнате.
Губы Эбигейл сложились в жесткую прямую линию.
— Думаю, это мудрое решение.
— Жаль, — разочарованным тоном произнес Берндт.
Эбигейл взяла Элизабет за локоть и повела в комнату, еще крепче, чем прежде, сжимая пальцы. Когда они вошли в тесную келью, монахиня приказным тоном заявила:
— Оставайтесь здесь. Я принесу вам ужин.
Эбигейл вышла, заперев за собой дверь. Элизабет подождала, пока ее шаги затихнут, потом подошла к зарешеченному окну. Только сейчас, оставшись в одиночестве, она достала телефон и перезвонила.
Едва в трубке раздался голос Томми, графиня поняла, что что-то случилось. Мальчик явно с трудом сдерживал слезы.
— Я снова заболел раком, — сообщил он. — Я не знаю, что делать и кому сказать.
Элизабет сильнее сжала телефон, как будто могла дотянуться сквозь эфирные волны до этого мальчика, которого полюбила, как собственного сына.
— Объясни, что произошло.
Она знала историю Томми, знала, что он был болен до того, как вмешательство ангельской крови исцелило его, даровав ему бессмертие. Ныне он был простым смертным, как она сама, — и уязвимым, как в прежние времена. Хотя она и раньше слышала от него термин «рак», но никогда не понимала истинной природы его болезни. Желая проникнуть в суть новости, Элизабет уточнила:
— Расскажи мне, что такое рак.
— Это болезнь, которая ест тебя изнутри. — Его голос звучал тихо, подавленно и потерянно. — Она гнездится в моей коже и костях.
Сердце Элизабет болело от тревоги за мальчика. Она хотела успокоить его, как часто успокаивала сына.
— Но в ваше время доктора, конечно же, смогут вылечить тебя от этой болезни.
Последовала долгая пауза, потом усталый вздох.
— Мой рак они вылечить не могут. Я долго лежал на химиотерапии, меня все время тошнило, у меня выпали все волосы. Даже кости у меня болели. Но врачи так и не смогли остановить болезнь.
Элизабет прислонилась к холодной оштукатуренной стене, глядя в темные воды канала под окном.
— А ты не можешь снова попробовать лечиться этой химиотерапией?
— Я не буду. — Теперь голос его звучал твердо, как у взрослого. — Я должен был умереть еще тогда. Думаю, этому и следовало произойти. Я не хочу снова проходить через это унижение.
— А что твои дядя и тетя? Они не сказали, как тебе следует поступить?
— Я им не сказал и не собираюсь говорить. Они снова заставят меня пройти через эти лечебные процедуры, но все будет зря. Я это знаю. Все идет так, как и должно идти.
Элизабет слышала горечь поражения в его голосе, и в ее душе рос гнев.
«Может быть, ты и не желаешь сражаться, но зато желаю я».
— Послушай, — продолжал Томми, — никто не может меня спасти. Я позвонил, просто чтобы поговорить, поделиться этой тяжестью... с кем-то, кому могу доверять.
Его искренность тронула Элизабет. Во всем мире только он доверял ей. И он был единственным, кому она, в свою очередь, могла довериться. Она почувствовала, как решимость ее становится каменно-твердой. Сын Элизабет умер потому, что она не сумела защитить его. Но она не допустит, чтобы подобное случилось с этим мальчиком.
Он еще несколько минут говорил ей что-то, по большей части о своих покойных родителях. И с каждым его словом Элизабет все яснее видела свою новую цель.
«Я вырвусь на свободу из этих стен... и спасу тебя. "
