нужно нажать, чтобы новые знакомые стали послушными.
— Правильные он вещи говорит. Например, что торчать это не просто эгоистическое удовольствие, но и верный путь спасения мира! — Глаза того, кого приятели называли Шизой (у него и правда был психиатрический диагноз, которым парень, будучи настоящим неформалом, гордился, как орденом), возбужденно горели. Он выглядел как фанатик, рассказывающий о божестве. — Можно торчать просто так, вхолостую, а можно сделать так, что это будет духовная работа. Понимаешь, дядя?
— Пока не вполне.
— Ну как же! Психоделики — недостающее звено между человеком и Богом. Они открывают двери восприятия. Doors of perception, как говорил Олдос Хаксли. Если все начнут хором торчать, Вселенная откроет человечеству двери. Не будет войн! Только любовь, только любовь! Эх, вот бы достать споры тех грибов, о которых говорит этот Маккена…
Мысленно воскликнув: «Бинго!», Хунсаг задумчиво сказал:
— А ты разве не знаешь, что в наших лесах тоже растут такие грибы? И растения, корешки которых можно пожевать, чтобы тебе… открылись двери, как ты говоришь.
— Да знаю, конечно… — Шиза поморщился, как от зубной боли. — Да только сила у наших корешков не та.
— Скажешь тоже! Да еще и помочь себе можно, если правильно дышать. Про чакры когда-нибудь слышал?
Молодые люди изумленно уставились на собеседника, а потом с хохотком переглянулись.
— Вот это правильный дядя! — восхитился Шиза. — Дядя, что же ты сразу не сказал, что ты такой правильный? Наш человек!
Спустя неделю все четверо были готовы коленопреклоненно ему молиться, и если бы Хунсаг приказал им облить себя бензином и закурить, они бы так и сделали, без колебаний. Они были Алисами, а Хунсаг — бездонной кроличьей норой. Он щедро открыл для них миры, на существование которых хиппи надеялись, не до конца в них веря. Готовил для них отвар, выпив который ребята всю ночь видели ярчайшие галлюцинации, общаясь с богами: рогатая Хатхор тянула к ним малахитовые руки, обнаженная же прекрасная Афродита, смеясь, говорила, что она — тоже богиня Хатхор, потому что богов гораздо меньше, чем придуманных людьми их воплощений; суровая Мафдет мурлыкала у них на коленях и позволяла почесать себя за ушком; грустный Люцифер убеждал, что тот, чье имя переводится как «несущий свет», не может быть воплощением мирового зла, потому что ни зла, ни добра не существует в чистом виде, а он — просто диссидент, такой же, как сами ребята, сатанинские же рога всегда воспринимались язычниками символами плодородия, ведь росли и на голове египетского Хнума, по легенде создавшего мир на гончарном круге, и греческого Пана, который играл на свирели прекрасным нимфам.
О дурацких джинсах никто не вспоминал. Более того — все четверо сожгли уже имевшиеся у них джинсы на разведенном Хунсагом ритуальном костре. Одежда должна быть свободной и простой, волосы — всегда чистыми, ноги — босыми. Новообращенные послушно выполняли все, что говорил Хунсаг, и, пожалуй, были самыми веселыми и преданными его учениками за все прошедшие годы. Они искренне стремились к просветлению и верили, что их миссия — стать во главе новой расы интеллектуальных, духовных и мирных людей.
Спустя полгода один из них, Шиза, не выдержал психической нагрузки и умер во сне. Его похоронили в лесу. К тому времени девушка, Евгения, уже была беременна. У нее родилась двойня.
Они были первыми людьми, жившими в поселении Хунсага, его первыми Галатеями. Но к концу века никого из них, включая родившихся близнецов, не осталось в живых.
Глава 6
Ангелину разбудил странный шум. Как будто бы что-то упало в сенях.
«Возможно, крысы», — подумала она, но сердце не желало успокаиваться, отбивало в горле хаотичный клокочущий ритм.
Монотонно скрипели цикады. За несколько недель, проведенных ею в Верхнем Логе, Ангелина научилась различать их по голосам. Цикада, жившая между рассохшимися бревнами за печью, скрипела басовито, как будто бы вздыхала. Ангелина шутила (сама с собою), что это Том Уэйтс мира насекомых. Очарованный, усталый и старый, все уже было, ничем нельзя удивить, будущее настолько короче прошлого, что это давно не пугает, а даже как будто дает надежду, которую невозможно сформулировать земным языком. И вот сидит он на сухом и теплом бревне и каждую ночь заводит хриплые блюзы. Цикады, обитавшие в траве под окном ее спальни, были, напротив, нагловато-напористыми. В их стрекоте не было ни мелодики, ни драмы, зато он не прекращался ни на минуту и был очень громким.
Пение цикад обычно успокаивало и усыпляло, но сейчас за мерным стрекотом Ангелина не могла различить другие звуки — те, которые доносились из кухни и так напугали ее. Она напряженно прислушивалась к темноте, но скрип цикад был как будто плотным занавесом, за которым проглядывают смутные тени, даже не понять, созданные ли воображением или существующие на самом деле. В какой-то момент женщина почти поверила, что все это нервы, подступающая депрессия, темная и ледяная, как зимнее море, в котором электрической медузой плавает предменструальный синдром. Лина отвернулась к
