— В этом случае — никак. Просто покажем, и русским, и другим, что мы тоже не прощаем крови своих парней.
— Тогда, принято. Единогласно?
Мирно сижу на крылечке, смотрю на восход, который алеет.
Мирный такой китайский городок — вроде, трупы с улиц уже все убрали? Погибших в процессе триумфального шествия Советской Власти — у нас в России было, как записано в учебниках истории, с конца 1917 по начало 1918 года, ну а тут наступило сейчас, нашими стараниями. И это ведь еще цветочки — отняли, поделили, порадовались. Ягодки, а то и просто арбузы-мутанты начнутся, когда плоды победы станут делить!
На колах бунтовщики торчат
Те, кого вчера мы изловили.
Длинный-длинный протянулся ряд.
Крайнему псы ноги откусили.
Не воспевание жестокости — а точное описание духа китайской революции, наблюдаемой сейчас мной лично. Когда расстрелы это роскошь, поскольку патрон, вещь покупная, стоит дороже, чем человеческая жизнь — а оттого, изобретательность в способах лишения оной доходит до таких высот, что у сценариста голливудских ужастиков фантазии не хватит. Впрочем, если в этой реальности в СССР за каким-то чертом станут показывать такие фильмы, я буду смотреть их как забавную клоунаду. После того, что видел здесь.
Не помню, кто из классиков, Герцен или Чернышевский сказал жене про ожидаемую революцию, «меня не испугают ни пьяные мужики с дубьем, ни резня» — что было бы, если этот интеллигент просвещенного девятнадцатого века здесь бы оказался и глянул, как это выглядит в реале? «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный» — так китайский еще страшнее: представьте пугачевщину в стране, где тысячу лет существовали ну очень негуманные традиции, как поступать с преступниками и врагами — да еще после сорока лет войны, и гражданской, и с внешним врагом. Когда любой «не наш», это покойник с гарантией: никто не будет с тобой разбираться, проще убить и забыть.
И я плюну в лицо любому, кто скажет о «переходе к социализму от докапиталистического общества». Поскольку даже у нас в семнадцатом Вождями были люди вовсе не «от станка и от сохи». Уровень образования значит очень много, а с этим в диких странах большой напряг. Хотите представить, что выйдет с «незаконченным начальным», но с большими амбициями, энергией, и обидой (очень может быть, справедливой) за свою голодную жизнь — вспомните булгаковский типаж товарища швондера: как я убедился, наиболее распространенный в КПК! А после из этого вырастет то ли Великий Мао, то ли Пол Пот.
Лично я же сейчас смотрю на все это безобразие — чисто философски и практически. Вас не обидит услышать, что я считаю себя ответственным исключительно за жизнь, здоровье и благосостояние своих, к кому отношу население СССР, а также тех, кто с нами в одном строю, как мой протеже Ли Юншен и его «сипаи»? А на прочих мне глубоко наплевать!
Сижу, природой любуюсь. Нервы успокаивает — вполне понимаю самураев с их утонченным эстетизмом. Нагло пользуюсь привилегией Важного Лица: ничего не делать. Поскольку здесь принято, что каждый должен быть чем-то занят, а пребывать в праздности может только очень большой человек. Ну а поскольку больше меня в этом городишке (как и в паре соседних, куда мы уже наведались) никого нет…
Грязь на улице (мостовых тут отродясь не бывало) подсохла уже — настолько, что можно не опасаться сапоги в луже утопить. Пейзаж на наше дачное садоводство годов девяностых похож, лишь дома с непривычно изогнутыми крышами (это которые богаче), так же тесно жмутся друг к другу, но каждые «шесть соток» забором обнесены, ну кроме совсем уж халуп. Даже колючку кое-где вижу, не иначе как украденную. А вообще, нищета ужасная: сказать кому, что тут обычная лопата, топор, пила считаются ценностью, которая не у каждого есть, так не поверите же — а зря.
На соседней улочке женщина кричит истошно. Баб и дочек «врагов народа» жалко — как их после, толпой… Повезло тем, кто покрасивше, кого наши себе отобрали — и Ли Юншен тоже выбрал какую-то. И мне предлагал, так я отказался, тут еще заразу подцепишь, лечиться как? Ну и китаянки совсем не в моем вкусе! Может и впрямь, в Союз вернусь, какую-нибудь себе найду, из тех, Анечкиной команды? Остепенюсь, деток заведу — и на службу буду ходить как в офис, с девяти до шести?
Я ведь отчего домой не спешил? Не признаюсь никому — что напоследок гульнуть захотелось. Поскольку намекали мне сверху, что как вернусь, получу назначение в центральный аппарат, как наш «кэп» Большаков, или его бывший зам Гаврилов. А там, наверху, да еще в сталинское время — я лучше через минное поле проползу с осторожностью, этому меня, по крайней мере, хорошо обучили! Тем более что мы, «инквизиция», хоть погоны и носим, но ближе к ведомству Абакумова, чем к армейцам — а что с этими ребятами стало в нашей истории, как Иосиф Виссарионович помер? И сколько ему в этой истории осталось — три года, пять, десять — ладно, Хрущев в Средней Азии сидит и в Москву хрен попадет, а прочая кодла? А жить мне хочется — вот знаю, что ни по какому «несправедливому обвинению» в ГУЛАГ не пойду, прятаться буду, а если придется, то и убивать, своя жизнь дороже! Так что многие лета товарищу Сталину — и чтоб мне на своем месте остаться, «полевого командира», тут я ни бога ни черта не боюсь, вот это — мое!
