Так что, уйдя с авиабазы, на законном основании воспользовался правом на «свободную охоту» разведывательно-диверсионной группы, выполнившей основное задание. Вышли мы 15 сентября, и девятьсот километров пройти, могли бы уже дня через четыре быть у наших! Но шли мы, петляя и задерживаясь в городках и деревнях, как партизан Ковпак в немецком тылу — и не было вокруг немецких карателей, у американцев в Китае «валентных» войск нет, а гоминьдановское воинство, то ли отряды соседних «енералов», то ли просто банды, дважды повстречав, мы разгоняли, не сильно напрягшись и без заметных потерь. Так что сегодня, 24 числа, мы еще от фронта километрах в трехстах.
И кажется, Центр смирился? По крайней мере, больше не требует нашего скорейшего выхода, зато исправно принимает наши доклады, об установлении Советской Власти еще в одном районе (или уезде, как они тут называются). На карту смотрю, на ней за нами как красная клякса расползается, отмеченная красным карандашом… или кровавое пятно? Ведь Верховного правителя над всей территорией мы не оставляли — исключительно, местного масштаба. Впрочем, назначили бы одного из них, ничего бы это не изменило. Поскольку реальная власть тут, это наши две сотни штыков и пять единиц бронетехники — а у любого из местных спросят, ты кто такой и по какому праву вперед лезешь? И будут тут еще разборки, кто круче — однако для Чан Кай Ши эта территория напрочь выпадет из «кормовой базы», зато будет головная боль усмирить. А другой выгоды для нас, СССР, и не надо. Что до мирных китайцев, кому в этой раздаче будет суждено… ну так погулять успели, и счеты свести, так что и помирать не страшно!
Сижу, воздухом дышу. Смотрю на чистое мирное небо, слушаю пение птичек. Как комариный зуд… да это же самолеты, и много! Ой, не зря еще вчера неприятности чувствовал, пятой точкой.
— Тревога! Воздух! Всем укрыться!
Что есть для спецназера главное? Не стрелять с двух рук и лихо кулаками махать. А прежде всего, головой думать.
Мне Стругацкий рассказывал японскую притчу (или реальную историю, бог весть). Было у старого самурая три сына, и решил он проверить, насколько они достойны. Велел им зайти в его комнату, по очереди — и над шелковой ширмой, заменяющей у них дверь, положил подушку. Старший сын, по прогибу ткани сообразив, что там что-то лежит, рукой подушку снял и вошел. Средний не заметил — но успел на лету поймать. А младший получил подушкой по башке, но прежде чем она упала, успел разрубить ее мечом. И сказал тогда отец старшему — ты уже вступил на путь самурая; среднему — тебе еще надо учиться; младшему — а ты, позор нашего рода!
И у американских рейнджеров из времен из войны за независимость свой Кодекс был, кажется из двадцати четырех правил. Вроде — «можешь сколько угодно врать посторонним, но своему брату рейнджеру, расскажи как все было, поскольку это ценный опыт, возможно, что кого-то спасет». А первым правилом стояло — «никогда и ничего не забывай».
Это я к тому, что звоночек для меня не сейчас прозвучал, а гораздо раньше. Что-то над нами разлетались, неизвестно кто — поодиночке, или парой, пройдут на высоте, или даже снизятся, над занятой нами деревней, как в последние два дня. Не стреляют, не бомбят, лишь пролетят — ну значит, разведчики! А разведка, это лишь этап первый, что за ним последует?
Ну я и распорядился, вчера, с утра еще, отправил нашу бронегруппу (два БТР с зенитками в кузовах), и с ней взвод китайцев на «джихад-мобилях» («доджи» с крупняками) под командой Мазура в соседний городок, километрах в пятнадцати, где мы уже побывали. С задачей — когда «мустанги» прилетят, устроить салют из всех стволов, и местных тоже запрячь, чтоб тоже по улице бегали и стреляли. А в нашем расположении все машины или под деревьями, или в сараи загнали — укрыть постарались, как могли. И чтоб не стрелял никто — а по команде, все укрывались. Мазур отыграл на все сто — по его докладу, один из «мустангов» уходил с дымом и снижением, но падения не видели. Вчера же вечером в наше расположение вернулись. Ну и, помня как нас на авиабазе окопы выручили, местных китайцев напрягли, чтоб они щели отрыли — места самолично выбирал, чтоб и для укрытия, и для обороны сгодились.
И заодно Ли Юншену выговор сделал. Что ты, как тот младший самурай — до капитана тебе еще расти! Поскольку это сержанту еще простительно, «прикажут, буду делать, не прикажут — пойду по бабам». А был бы ты настоящим офицером Советской Армии, с фронтовым опытом — то это ты должен был сообразить, и приказы отдать, а не я! Что значит, «вы начальник», у тебя язык есть, если не самому приказать, то мне предложение внести? Ну что ты блеешь и смотришь на меня собачьими глазами — вот китаезы, в мозги у них вбито, что в присутствии вышестоящего, собственная инициатива, и даже соображение отключается напрочь! Как биороботы — программу ввел, исполнено, забыл ввести, полный песец!
Посты бдили — это мы в них крепко вколотили, за самовольную отлучку или сон, выговор с занесением в зубы и грудную клетку. По трое с пулеметом, на краю нашего расположения, окопавшись и замаскировавшись, и дежурные расчеты у зениток (было у нас, я напоминаю, два полугусеничных БТР с «эрликонами», еще два утащенных с базы «бофорса», и больше тридцати крупнокалиберных «браунингов» — хорошая машинка, не хуже нашего ДШК). И сигнал «тревога» — дневальный возле нашего «штаба» бил палкой по подвешенному железному листу — успел пройти за какую-то минуту до того, как на нас обрушились штурмовики.
«Мустанг» был самолет опасный, вот только с боевой живучестью у него совсем плохо, брони почти что нет — потому амеры ставку делали на скорость и внезапность, не могли они непрерывно землю утюжить, как наши «илы». Конечно, от снаряда «бофорса» никакая броня не спасет, а вот от пехотной стрелковки, помогла бы! А у нас стреляли в небо даже из «калашей». Но лучше всех себя показали расчеты зениток, которых мы натренировали еще перед выходом в рейд, по корейской системе — стрельба по бумажным мишеням, подвешенным на дерево, затем скользящим по тросу. И частые учения уже во время похода, когда ствол без выстрелов наводили по пролетающей вороне. Одного «мустанга» ссадили на пикировании и он врезался в землю.
