Когда выяснилось, кто я такой, всем захотели узнать, как жилось Михаилу, и как ему удалось сбежать.
– Было несложно, – ответил он. – Точнее, сбежать из тюрьмы – довольно просто, а вот убраться с этого треклятого острова – уже другое дело. Нас было четверо приговоренных к смерти, всех нас держали в темнице в камерах. По утрам нам приносили завтрак. Мы договорились с остальными, чтобы они подняли переполох, когда утром мне принесут еду. Они так и сделали. Стражник отошел разобраться с ними, на минуту оставив дверь моей камеры незапертой. По плану я должен был выйти, задушить стражника или перерезать ему горло, и освободить остальных.
Задушить, перерезать горло – он говорил об этом будничным, спокойным деловым тоном. А остальные только кивали в знак согласия. Даже Дженин. Все как будто сходились во мнении, что такие меры были и необходимым, и неоспоримым, и неизбежным элементом повседневной жизни.
– Однако только я собрался его задушить – перерезать горло не вышло бы, так как ножа у меня не было, – по лестнице спустилось еще двое стражников, которых там никак не должно было быть, потому что завтрак разносил всегда только один человек. Я едва смог отбиться от них и унести ноги. Я не мог помочь своим товарищам, как обещал. Но я выбрался из темницы на улицу.
И вот я оказался в самом центре города, за мной гонится стража, ревут сирены, за спиной бьют тревогу и кричат: «Беглец! Беглец!» У меня не было ни малейшего шанса добраться даже до окраины города, не то что до берега. Каждый здешний правоверный житель был бы у меня на хвосте. А в этом городе что ни житель – то правоверный, поверьте мне на слово. Их здесь не одолевают сомнения. Это для них непозволительная роскошь.
– И что же ты сделал?
– То, что должен был. У меня был только один выход. Не можешь убежать – прячься. А как и куда спрятаться, когда твои преследователи буквально в двух шагах и нагонят в любой момент? Ответ: у всех на виду. Потому что именно там почти никто не догадается искать. Ведь беглецы бегут, верно? Бегут со всех ног. Это происходит инстинктивно. А кто не прислушается к инстинктам, чтобы спасти свою шкуру?
– Так что было потом, папа? – спросила Дженин. – Что ты сделал?
– Я заставил себе перейти на шаг, сбавить темп. Не бежать, а идти. Медленно, твердо, непринужденно. Я накинул капюшон, закрывая лицо, и пошел – прихрамывая. У стены валялась палка. Я подобрал ее и использовал вместо посоха. Потом я потихоньку доковылял до соборной паперти. Я слышал, какая буча поднималась у меня за спиной. Ор, крики. Стража грубо трясла людей на площади: «Эй, вы! Человек сбежал из-под стражи. Здесь сейчас никто не пробегал? Куда направился?»
Но никто не видел никаких беглецов. И на увечного нищего не обращали внимания. Так что пока шумиха не спала, я сидел на паперти вместе с остальными попрошайками, которые проводили там дни напролет с несчастными лицами, опустив очи долу – это выражение, должен заметить, часть их торговой марки. А глядя себе под ноги, они не видели ничего вокруг. Они не знали, кто я, им было все равно. Я был просто одним из них.
Так и сидел я среди них, склонив голову, опустив глаза, со страдальческим выражением лица протянув руку. Я присоединился к их хору: «Подайте, правоверные, подайте на пропитание». Так я и жил с тех пор, в ожидании вашего возвращения, – закончил он резким и укоризненным тоном с оттенком накопившегося и нескрываемого нетерпения. – А вы и не торопились.
– Муж мой…
– Брат…
– Отец…
Михаил поднял руку, призывая к молчанию. Он не позволил им перебить его и не собирался их выслушивать, пока не выскажет все, что хотел сказать. Может быть, он истосковался по разговорам.
– Своими силами этот остров не покинуть, можете мне поверить. Как только я ни пытался отсюда выбраться! Но это невозможно. Если в твоем распоряжении нет небесного судна, ты здесь взаперти. Да, конечно, небольшое расстояние можно проплыть. Но как далеко ты успеешь заплыть, прежде чем тебя обнаружат, или снесет течением, или съедят небесные акулы?
Так что я оставался попрошайкой на соборной паперти с того самого дня, как сбежал из тюрьмы. А самое смешное, что время от времени мне бросает монету тот самый стражник, которого я пытался задушить. Не такой уж он и мерзавец, выходит. Странная штука – жизнь, не находите?
Он улыбнулся, впервые с момента нашей встречи.
– Михаил, мы изо всех сил старались тебя спасти, – сказала Карла. – Международный суд, трибунал – где мы только ни были. Мы получали решения в твою пользу, акты, декреты. Но квенанты не обращали ни малейшего внимания ни на какие документы. Они сами себе закон.
– Фанатиков не интересуют никакие законы, кроме собственного фарисейства, – сказал Михаил.
– Но теперь-то мы здесь, – добавила Дженин.
– И корабль всего в часе ходьбы. Мы можем сесть на борт и уплыть отсюда до полудня, – напомнил ему Каниш.
– У нас был уговор, – со спокойной и решительной настойчивостью повторил отец Дженин. – Мы скрепили его рукопожатием. Трое других заключенных помогут сбежать мне, а я помогу им. Я дал им свое слово – слово охотника за облаками.
У Каниша заходили желваки, и взгляд его сделался решительным и твердым. Последнее заявление решало все. Спорить было не о чем. Его брат дал слово охотника за облаками. Что может быть крепче этого?
Но как бы я ни восхищался честью и достоинством Михаила, про себя я все равно думал, что сам такого слова охотника за облаками никому не давал.
