— Все точно, — с уважением произнес Дикон вполголоса. — Если они всю дорогу от пятого лагеря дышали кислородом при максимальной подаче, то должны были выбросить первый пустой баллон где-то недалеко от первой ступени.
— Сколько кислородных баллонов у них было с собой? — спросила Реджи.
Дикон пожал плечами.
— Никто точно не знает. Но, судя по заметкам на полях одного из старых писем в кармане Мэллори, завернутых в красивый носовой платок… думаю, не меньше пяти на двоих.
— Господи, — прошептала Реджи. — Имея пять баллонов и начав восхождение до рассвета или сразу после него, они могли подняться на вершину Эвереста, и у них осталось бы достаточно кислорода, чтобы спуститься, по крайней мере, ниже второй ступени.
— А что сказано в этих двух записях? — спросил Дикон.
«М офт Р в чдс мст. об оч грд. Нсл нич не пдл. Мсрв в прв. клн бл но нтс кк рнш. М обгнслнл бл слн. Нч. Мнг зв. Крс. Оч оч хлн. Прщ М я лб тб п и т Т. Д. Мн жл».
Дикон подумал минуту, затем попытался щелкнуть пальцами в толстых варежках.
— «Мэллори оставил фото Рут в чудесном месте. Оба очень горды. Несчастный случай, ничего не поделаешь… Мэллори сорвался… веревка порвалась».
— А последняя часть? — спросил Пасанг, разглядывая записи, освещенные ярким солнцем. Он указал на строчку: «клн бл но нтс кк рнш. М обгнслнл бл слн. Нч. Мнг зв. Крс. Оч оч хлн».
— Колено болит, но не так сильно, как раньше, — перевела Реджи, которая начала понимать сокращения, которыми пользовался погибший альпинист. — Мое… — Она остановилась на слове «обгнслнл».
— Обгоревшее на солнце лицо? — предположил Дикон.
Реджи со вздохом кивнула.
— «Мое обгоревшее на солнце лицо болит сильнее. Ночь. Много звезд. Красиво. Очень, очень холодно».
Я едва удерживался от слез, глядя через толстые стекла очков на мертвого человека. Его лицо тоже было бесстрастным.
— А это? — спросил Жан-Клод, указывая на последние неровные буквы. — «Прщ М я лб тб п и т Т. Д. Мн жл».
Дикон и Реджи переглянулись, Дикон кивнул, и Реджи напряженным, но не дрогнувшим голосом перевела:
— «Прощай, мама. Я люблю тебя, папу и Хью — наверное, это старший брат Сэнди — и… тетя Т. Д.». — Реджи умолкла. — Тетя Т. Д., я уверена. Ее зовут Кристина. Он дважды упоминал ее во время нашего последнего ужина на плантации. А потом только… «Мне жаль».
— Они пытались найти дорогу вниз среди этих «полок» и ущелий почти в полной темноте, даже луна не светила. — Дикон словно разговаривал сам с собой. — Поэтому очки были в рюкзаке или в кармане.
— Все это…
—
— Какое доказательство? — спросил я.
— Запись Ирвина, что Мэллори оставил фотографию своей жены, Рут, в чудесном месте. И что они оба — Ирвин и Мэллори — очень горды. На мой взгляд, это самая скромная запись о покорении вершины.
— А может, Мэллори оставил фотографию Рут в высшей точке, куда они поднялись, но не на вершине? — предположила Реджи. — Откуда они повернули назад… когда решили, что пора отступать, или просто были застигнуты темнотой. С любого места выше второй ступени открывается великолепный вид.
— Мы этого никогда не узнаем.
— Если только не попытаемся пройти траверсом между вершинами. — Дикон посмотрел на меня. — И не найдем фотографию Рут на самой высокой, Северной вершине.
Некоторое время все молчали. Я вдруг осознал, что мы стоим со сложенными ладонями, словно молимся за Сэнди Ирвина. Теперь наше молчание точно было данью памяти погибшему, о чем я уже говорил.
— Жаль, что эти проклятые вороны добрались до его лица, — вырвалось у меня.
— Но не до этой половины. — Доктор Пасанг снял две пары варежек и пальцем в тонкой перчатке указал на странные прозрачные полоски, свисающие с правой стороны лица бедного Ирвина. — Кожа сошла после ужасного солнечного ожога, полученного при жизни, — сказал он. — Это — особенно с кислородной маской, глубоко врезавшейся в обожженную плоть, — причиняло ужасную боль в последние дни и часы его жизни.
— Ирвин никогда бы не стал жаловаться, — ровным голосом сказала Реджи.
Дикон заморгал.
— Я почти забыл, что в прошлом году вы встречались с ним на вашей плантации в Дарджилинге.
