выпускавшее воздух, приподнялось и выскочило.
Реджи наконец отпустила меня, и я упал на ту штуку, которую из себя выкашлял, — она была похожа на окровавленный фрагмент позвоночника, на громадного трилобита, который, наверное, забрался мне в горло во время ночевки в пятом лагере несколько дней назад. Но мне было все равно, что это за чудовище — я едва не плакал от радости, вновь получив возможность дышать. Да, преодолевая боль, но дышать. Воздух входил и выходил. Черный туннель перед глазами расширился, затем исчез. Я зажмурился от яркого света, и Реджи осторожно опустила мне на глаза очки. Я поднимался на вторую ступень без очков, чтобы видеть свои ноги, видеть скалу, но муки снежной слепоты, как у полковника Нортона, мне были ни к чему.
«Я буду жить», — мелькнула радостная мысль. Меня подташнивало, и я все время сплевывал, в том числе кровь, на колючую штуковину, которая лежала на камне.
— Что это, доктор Пасанг? — спросил Жан-Клод.
— Это… была… слизистая оболочка его гортани, — ответил Пасанг.
— Но она твердая и колючая, как краб, сказал Дикон.
— Обморожена уже несколько дней, — объяснил доктор. — И замерзла. Увеличивалась, все плотнее забивая горло и пищевод, пока полностью не перекрыла доступ воздуха.
— А Джейк сможет без нее жить? — спросил Дикон. Мне показалось, что его слова прозвучали довольно равнодушно. Не забыть бы потом его об этом спросить, подумал я.
— Разумеется, — улыбнулся Пасанг. — Несколько дней мистеру Перри будет больно дышать, и нам нужно побыстрее доставить его туда, где воздух не такой разреженный, но с ним все будет в порядке.
Мне не нравилось, что они говорили обо мне как об отсутствующем — как будто я уже умер. С небольшой помощью мне удалось встать. Боже всемогущий, как все это прекрасно: лица друзей с очками, закрывающими глаза, величественная пирамидальная вершина, синее-синее небо за их спинами, белые вершины и немыслимое закругление земного шара. Я едва не плакал от радости.
— Не двигаться, — послышался голос Зигля. Он стоял в шести или восьми футах позади нас. Оглянувшись, я увидел направленный на нас черный пистолет. «Люгер» в правой руке и винтовка «Ли-Энфилд» на левом плече. Зигль стоял на известняковой плите, к которой я привязал веревки, широко расставив ноги, в устойчивой позе, слишком далеко, чтобы кто-то из нас мог броситься на него и столкнуть вниз, победоносно возвышаясь над нами.
— Малейшее движение, — сказал Зигль, — и я вас всех перестреляю. Живыми вы мне больше не нужны. И благодарю вас, мистер Перри, за перила на этой интересной второй ступени.
Глава 22
Ветер толкал нас в спину. Мы выстроились неровной линией на скалистой вершине второй ступени, лицом к Бруно Зиглю, с поднятыми по его приказу руками.
«У Дикона есть пистолет Бахнера», — лихорадочно подумал я. Да, конечно. Только он уже выпустил обе пули, и магазин теперь пуст. А «люгер» в руке Зигля почти наверняка полностью заряжен. Что там говорил Дикон, сколько патронов в магазине этого пистолета? Восемь? Достаточно, чтобы пристрелить всех нас, быстро перезарядить и при необходимости добить раненых.
Мы проделали долгий путь к этому нелепому и жалкому концу. И все потому, что мой приступ всех отвлек, и мы не вытянули наверх 100-футовую страховочную веревку, которая была привязана к известняковой плите на вершине второй ступени. Моя мысль безумным мотыльком металась между разнообразными возможностями, но все они был никуда не годны.
— Пожалуйста, скажите, где фотографии, — сказал Зигль. — Чтобы я не тратил время и силы, обыскивая ваши тела и рюкзаки.
— Какие фотографии? — спросил Жан-Клод.
Зигль выстрелил в него. Звук показался мне очень громким, несмотря на ветер. Же-Ка упал на заснеженную скалу. Я видел кровь на снегу у его правого бока, но она не била фонтаном… и, похоже, не была артериальной. Но что я мог знать? Только одно: альпинисты на своем горьком опыте убедились: в Гималаях на этой высоте любая серьезная травма означает неминуемую смерть.
Мы все шагнули к упавшему Же-Ка, но были остановлены взмахом «люгера» и снова подняли руки вверх.
— Могу я оказать ему помощь, герр Зигль? — спросил Пасанг. — Я врач.
Зигль рассмеялся.
— Нет, не можешь. Ты индийский ниггер, и твои руки не коснутся тела арийца… даже мертвого француза.
Я стиснул зубы. Но не пошевелился. Не бросился к рюкзаку, в восьми футах от меня, за жалкой, незаряженной ракетницей. Не опустил руки. Мне очень хотелось жить, даже несколько лишних минут.
