одежды, оторванные конечности, ошметки мозга, — и Чарли до конца жизни не мог забыть, как мы несколько часов спускались по склону мимо окровавленных останков его близкого друга. Много лет спустя его преследовали приступы депрессии и галлюцинации, когда на дороге перед его машиной вдруг появлялась кровь; теперь, в непредставимом будущем 1992 года, врачи назвали бы это «посттравматическим стрессом».
После второй экспедиции на К2 и гибели Арта Гилкея я навсегда распрощался с Гималаями.
Да, чуть не забыл самое важное, что случилось за эти десятилетия. Не умею я писать эпилоги.
В 1948 году я был в Берлине в составе группы УСС, которая занималась допросом нацистов, и в одной из немецких газет — язык я выучил во время войны — наткнулся на статью, которая заставила меня отставить бокал с пивом и замереть на несколько минут.
Четверо чокнутых немецких альпинистов пытались посреди зимы покорить гору Эйгер, повторив первый успешный маршрут Генриха Харрера по Эйгерванду — смертельно опасной, забравшей жизни многих альпинистов Северной стене Эйгера, — и наткнулись на замерзшее тело одинокого альпиниста на вершине так называемого Паука, над белой паутиной вертикальных снежных полей, прямо под трещинами, которые ведут к верхнему гребню горы-убийцы высотой 13 022 фута.
Альпинист — он выглядел слишком старым для восхождения на Эйгер, лет пятидесяти с лишним — явно был остановлен на последнем участке маршрута сильнейшей бурей, которая пронеслась над северной стеной и заперла его в одиноком бивуаке на шестидюймовом карнизе, откуда он из-за плохой погоды не мог ни подняться, ни спуститься, и замерз насмерть. У мужчины с собой не было ни удостоверения, ни бумажника, ни чего-либо другого, что помогло бы установить его личность, а в соседней деревне и в гостинице «Кляйне Шайде» в долине у подножия Северной стены Эйгера никто не видел, как он проходил мимо. В статье также приводили слова альпинистов, что на немолодом лице мужчины застыла слабая улыбка.
Зимой 1948 года Ричарду Дэвису Дикону было бы 59 лет — в таком возрасте только безумец мог штурмовать серьезную стену, тем более в одиночку, не говоря уже о Эйгерванде. Опознать мужчину не удалось (и даже увидеть второй раз, поскольку снежная лавина сбросила его вниз еще до того, как следующая группа поднялась на эту высоту в конце лета того же года), а у немецких альпинистов не было с собой фотоаппарата, когда они нашли тело, но я ясно представляю себе лицо Дикона. Я даже могу представить, о чем он думал, когда буря остановила его у самой вершины и появились первые признаки переохлаждения. Он не винил бы гору.
Ричард всегда говорил, что ему суждено умереть на Северной стене Эйгера.
Я не знаю, предпринял ли эту попытку Дикон — если это был Дикон (никаких доказательств у меня нет, только внутреннее убеждение), — после того, как Реджи умерла или вернулась в Индию, или она ждала его в Непале. Я не могу представить, чтобы она позволила ему в одиночку отправиться на Эйгер вскоре после окончания войны в Европе, но также не могу представить, что Дикона можно было остановить, если он что-то задумал. Немцы сообщили, что у мужчины были волосы с проседью, но замерзшее тело оказалось на удивление тренированным — тело профессионального альпиниста.
И наконец, несколько десятков лет я поддерживал связь с доктором Пасангом после того, как мы расстались в 1925 году, и дважды приезжал к нему в Индию, в 1931-м и в конце 1948-го. Второе путешествие я предпринял в основном для того, чтобы показать газетную статью об одиноком альпинисте, замерзшем той зимой на Эйгерванде.
Пасанг был одним из самых богатых людей Индии, не принадлежавших к числу махараджей, и он достойно распорядился своим богатством. Леди Бромли умерла в 1935 году, и все доходы от бывшей чайной плантации Бромли в Дарджилинге перешли к Пасангу и его семье — у него было семь детей, и все они добились успеха в жизни, а трое, в том числе одна дочь, стали членами индийского парламента. Пасанг делился своим богатством с индийским народом — жертвовал немалые суммы больницам, хосписам, клиникам, учреждал стипендии и гранты для молодых индийских студентов, мечтающих стать врачами. Исследовательский центр имени леди Бромли-Монфор — специализирующийся на лечении полученных на войне ран, в том числе от мин, которые покалечили столько детей в странах третьего мира, — пользуется широкой известностью и очень успешен.
Пасанг умер в 1973 году. Его до сих пор помнят и почитают не только в Дарджилинге, но и во всей Индии.
Наша переписка в эти десятилетия была нерегулярной, но насыщенной воспоминаниями и эмоциями, и я попросил, чтобы письма от него тоже переслали вам вместе с тетрадями и фотоаппаратом «Кодак».
Ах да, фотоаппарат.
Я так и не проявил пленку — даже не вытаскивал ее из фотоаппарата, — но уже довольно давно, году так в 1975-м, я разговаривал с исследователем из компании «Кодак», которого обучал основам альпинизма в окрестностях Аспена в штате Колорадо, и спросил его, можно ли проявить пленку из такой камеры, оставленной в Гималаях («на большой высоте», как выразился я)… и останутся ли на ней изображения.
«Почти наверняка, — сказал эксперт. — Особенно если она провела большую часть этого времени в холодном, сухом воздухе Гималаев. — Затем он хитро сощурился и прибавил: — Готов поспорить, речь идет о камере „Вест Покет Кодак“, которая была у Джорджа Мэллори и которую так и не нашли, правда? Вы об этом не говорили, но я знаю, что вы один раз побывали в Гималаях — кажется, на К2? Вы хотите знать: если фотоаппарат когда-либо найдут, сможем ли мы извлечь из нее снимки Мэллори и Ирвина на вершине… давайте, Джейк, признавайтесь. Вы же имели в виду ту самую камеру, да?»
Я смущенно признался, что так оно и есть. Но не сказал, что она была в моей скромной квартирке в Аспене, всего в одной или двух милях от того
