Когда войдете в гостиную, кое-что Вас там, конечно, не обрадует.
Простите, что не нашел времени убрать за собой; надеюсь, Вы сами найдете способ с этим управиться.
С почтением,
В.В. Из гостиной доносились истошные вопли кота Прохора.
Предчувствуя что-то совсем уж гадостное, Юрий рванулся в гостиную. Катя – за ним…
Полковник Головчухин, свесив голову, дремал на диване, а кот метался из стороны в сторону, не переставая вопить.
Васильцев понял, что полковник мертв, лишь когда подошел ближе и увидел кончик вязальной спицы, торчавшей у него из уха.
Чтобы столь опытный сыщик так близко подпустил к себе своего убийцу!..
Впрочем, тут же стало ясно, что смерть постигла полковника во сне. На журнальном столике перед диваном стояла бутылка французского коньяка с серебряным клювиком. Такая же бутылка была когда-то у старшего Викентия, палача Тайного Суда. Клювик поворачивался, и коньяк смешивался со снотворным. А до поворота клювика его собутыльник мог налить себе сколько угодно совершенно безопасного коньяка.
Однако выпивать с каким-то непонятным субъектом – это было совершенно не в духе полковника. И вообще – почему он самовольно заявился в эту квартиру, как открыл дверь? Отмычкой, должно быть.
Нет, не пошел бы полковник Головчухин на такое! Наверняка это исчадие ада Викентий использовал какую-то дьявольскую хитрость!
Юрий подумал, что перед приходом полковник должен был ему позвонить – хотя бы удостовериться, дома ли он.
Телефонный аппарат у них был особый, когда-то привезенный Катей из Лондона (чем только ее там не снабдили!), – со встроенным диктофончиком, записывавшим разговоры.
Он нажал на кнопку воспроизведения и тут же услышал густой голос полковника: «Юрий Андреевич, дорогой, жаль, что вас нет дома. У меня для вас радостная новость. Да, да, насчет
Какую новость он мог иметь в виду? Только какую-нибудь связанную с Полиной. Однако он уже ничего не расскажет… Но как же, как же он так оплошал?!
Теперь предстояло избавиться от трупа, то есть сделать то, что сын палача в своей записочке издевательски назвал «уборкой». Тут мог помочь Вьюн.
Васильцев позвонил ему, и спустя минут двадцать Вьюн уже был у него. Увидев мертвого полковника со спицей в ухе, присвистнул:
– Ни хрена себе! Аккуратно замочили полковничка нашего, ничего не скажешь! Вот бы никогда не поверил, что такого человека – и эдак вот ловко!.. – Он посмотрел на Васильцева с некоторым подозрением: – Уж случайно не вы ль, Юрий Андреич, поспособствовали?
Юрий покачал головой.
– Застал уже мертвым, – сказал он. – Помоги убрать, тебе наверняка не раз приходилось.
Вьюн вздохнул с явным сожалением.
– Да, было нам с полковником о чем посидеть повспоминать… Чего ж он позволил-то, садовая голова?! Никогда б не поверил, что такого человека – и вот так вот… Ну а с покойником управиться – это дело нехитрое. Вот знать бы
Катю Вьюн попросил выйти из комнаты, сказав, что тут дела не дамские. Кота, все еще оравшего от ужаса, Васильцеву пришлось запереть в уборной, и теперь его вопли, приглушенные дверью, не так сильно действовали на нервы.
Вскоре появился и Макарыч, здоровенный мужчина, за два метра ростом. Васильцев когда-то услышал, что Макарыч этот работает в крематории и заодно обслуживает весь воровской мир Москвы по части ликвидации трупов. Работа со столь специфическим материалом наложила на его лицо отпечаток – всегдашнюю бесстрастную философскую задумчивость. Но при виде мертвого Головчухина даже его, кажется, проняло.
– Вот это да!.. Дела… – только и присвистнул он.
Впервые Васильцев слышал голос этого молчаливого, привычного ко всему человека и видел недоумение в его взоре. Что ж, неудивительно: Головчухина весь воровской мир считал заговоренным, – и вот нате!
Далее, не произнося больше ни звука, Макарыч принялся за свое дело, видимо, действительно рутинное и привычное для него.
Его рабочими инструментами оказались большой, свернутый в рулон ковер, который он принес на плече, и толстая веревка. Он привычно расстелил ковер на полу, положил на него грузное тело полковника, затем свернул ковер с телом в рулон, перевязал веревкой, и получился снова рулон, только уже потолще, чем прежде.
Макарыч легко вскинул его на плечо (силищу имел немереную: в Головчухине было, наверно, килограммов сто двадцать) – и покинул квартиру. Даже если бы кто увидел его на лестнице или во дворе, то решил бы скорее всего, что «инженер» из этой квартиры решил сдать ковер в чистку.
– Да, дела у вас, однако… – после ухода Макарыча задумчиво произнес Вьюн. – Ох, что-то зябко мне на душе стало, прямо кошки скребут, никогда еще
