Белов кивнул:
– Правда. Что бы ни случилось. Здесь или еще где-то. Но увидимся.
И – крепко пожал Володькино предплечье.
Бронепоезд ушел только в третьем часу ночи, постепенно уверенно набирая скорость, рассекая длинным могучим телом ледяной буран. Дед и внук остались стоять на путях – плечом к плечу. Долго смотрели они, как светят, светят сквозь черную метель, ледяную, желавшую быть вечной, ночь огни на задней площадке бронепоезда. «Россия» летела на запад и несла с собой веру и надежду. Потом старик сказал сипло:
– Не уехал ты зря… дурак ты, внучек…
– Весь в тебя пошел, наверное, – откликнулся Володька грубовато. Он удивлялся: а что с ним, собственно, творится-то?! Не стал меньше мороз, не стал слабей ветер, не поредела ничуть темнота, а огни бронепоезда уже и вовсе не видны… но тогда почему, откуда взялась эта уверенность, которую он ощущает?! – Пошли в тепло, дед. Хороший получился праздник… – и встревожился, быстро повернулся к старику: – Дед?! Ты что, дед?!
– Флаг надо повесить на станции… флаг… – Старик плакал, плакал впервые за несколько десятков лет. – Чтобы все по форме было… а я старый, не могу я влезть, а без флага совсем не то, внучек… не то без флага.
Володька глядел на деда и чувствовал, что ему самому хочется плакать. Он-то думал, что выплакал все за последние ужасные времена, что никогда больше не сможет ни плакать, ни радоваться, а вот надо же… Но это были странные слезы. Они не были вызваны страхом или беспомощностью. Они… нет, Володька не мог подобрать названия. Странные. И все. И, чтобы все-таки не дать им пролиться – стыдно же плакать четырнадцатилетнему мужчине и солдату, которому поручили важное задание! – он обнял старика и зашептал горячо и уверенно:
– Я все сделаю! И флаг сошьем и повесим, материал же есть?! И вывеску я почищу, и дорожки… и расписание напишем новое, теперь ведь надо, да?! И ты мундир свой будешь носить, чтобы тоже как положено… нечего бояться и прятаться тоже нечего… ну, дед! Дед, они же оружие нам оставили, и патроны! И даже дрезину мы с тобой наладим, они же оставили горючку, смотри, вон там! Значит, и пути расчистим как надо! А ты меня научишь, как на станции работать! Научишь, дедуль?! По-настоящему, всему, что сам знаешь, а?!
– Научу… научу… – Грубые узловатые руки старика гладили волосы мальчика под капюшоном куртки. – Научу… молодец ты у меня, внучек… я же говорил – переживем, вот и пережили же, ведь пережили?! – И мальчишка отчаянно кивал, с восторгом понимая, что он не просто успокаивает деда, что – все так и есть! – И пережили, и жить будем… будем жить…
Эпилог
Новый день
10-й год Реконкисты (прошло 42 года с начала Третьей мировой)
Над рассветной твоей рекой
Встанет завтра цветком огня
Мальчик бронзовый. Вот такой,
Как задумала ты меня.
И за то, что последним днем
Не умели мы дорожить –
Воскреси меня завтра в нем.
Я его научу, как жить.
Берег Московского моря два человека
Они были практически ровесниками, эти два смотревших друг на друга человека.
На вид обоим было лет по 50 или около того. Если не брать в расчет их странную одежду – то они выглядели как самые обычные уже немолодые, но и далеко не дряхлые люди с тем особенным выражением лиц и глаз, которое характерно для людей, победивших – не просто переживших, а именно победивших! – Безвременье.
Они появились на речном берегу почти одновременно, с перерывом в пару минут. И уже долго стояли у самой воды, о чем-то беседуя. Вряд ли такая встреча могла быть случайной – скорей, о ней договорились. Загоравшие неподалеку на серповидном узком пляжике мальчишки, переплывшие сюда из видневшейся на другой стороне заливчика биостанции, пятеро или шестеро, дружно привстав, смотрели с удивлением на странных гостей и тихо
