Я нащупал в полутьме прохладную ручку двери из сеней в комнату и потянул на себя. С трудом перешагнув через высокий порог, сделал шаг вперед. И тут же острая боль полоснула меня снизу голеней по обеим ногам. Я вскрикнул от неожиданности, инстинктивно чуть присел и, потеряв равновесие, рухнул вбок, вдобавок изрядно приложившись виском о стоявшую рядом табуретку. Скосив глаза, заметил мальчика лет пяти-шести, одетого в короткие штанишки и светлую рубашку, с огромным разделочным ножом в руках, на котором краснели капли крови, моей крови. Мальчик внимательно и спокойно смотрел на меня, корчащегося на полу в позе эмбриона и пытавшегося дотянуться до собственных стоп, которые явно отказывались мне служить. Сухожилия в основании ног были перерезаны напрочь, и я не мог пошевелить не то что пальцами, но даже самими стопами, живущими теперь сами по себе, без моего участия. Рядом с ногами быстро расползалась по полу лужа густой малиновой крови. Очевидно, вместе с сухожилиями оказались перерезанными все ножные вены и артерии. Профессиональный удар.
Мальчик нагнулся ко мне, спросил:
– Дядя, ты узнаешь меня?
Я вгляделся в его приблизившееся вплотную лицо, в серые большие глаза. Да, я, конечно, узнал его, у меня абсолютная память на лица. Но как такое возможно? Откуда он здесь взялся?
– Да, дядя, это я, Леша. Я вернулся.
Что он имеет в виду, этот странный мальчик? Вернулся откуда?! Но этого никак не может быть, я-то знаю точно!
Воспоминания тридцатилетней давности нахлынули на меня вдруг, заслонили собой окружающее.
Москва начала восьмидесятых, доперестроечное время, – Брежнев уже отдал концы, а Горбачев еще был далеко на подходе, мне слегка за тридцать. Интересный возраст. Расцвет молодой жизни, когда что-то уже пора иметь за душой. А не было, ничего не было. Или почти ничего. Хорошая экономическая вышка, работа старшим экономистом в департаменте водного хозяйства с перспективой вырасти до начальника отдела через десяток лет упорного труда. Стабильное место, оклад жалованья неплохой, но как-то слишком сухо все и понятно, предсказуемо на годы вперед. По вечерам я изнывал от непонятной тоски, беззастенчиво бередящей душу. Кино, театры, концерты помогали на время уходить от этой напасти, спасаться в окружающей толпе от самого себя. Казалось, люди в общественном месте невольно забирали часть моего внутреннего пожара, снижая градус нестерпимого душевного жжения. Но этот эффект был очень кратковременным, можно сказать, сиюминутным. Он быстро проходил, и я опять оставался в одиночестве, один на один со своим непонятным внутренним огнем, со своим вторым Я. Это было настолько мучительно, что я держался из последних сил, не умея разобраться в причинах происходящего.
Однажды поздним вечером я возвращался с какого-то проходного спектакля в театре Маяковского. Единственным утешением за весь вечер было наблюдать за восхитительной игрой Гундаревой и Симоновой. Но кончился спектакль, отзвучали аплодисменты… И я ушел из театра в душную летнюю ночь навстречу судьбе.
От метро «Царицыно» до моего дома минут двадцать ходьбы. Мимо старого полуразрушенного особняка, через небольшой перелесок и в конце вдоль ограды парка до молочного магазина. В том же здании, где располагался этот небольшой магазинчик, на третьем этаже была моя однокомнатная хрущевская клетушка. Маршрут традиционный, ежедневно добросовестно прошагиваемый к метро и обратно, потому известный мне досконально. Сейчас была глубокая ночь – спектакль закончился поздно, – и я торопился домой перекусить и скоренько завалиться спать. Субботний вечер – сам бог велел отсыпаться в такие ночи сразу за всю прошедшую неделю, утерянную безвозвратно в трудовых бдениях.
У особняка, под кленом, растущим рядом с ржавыми перекошенными воротами стоял мальчик. В рассеянном свете уличного фонаря хорошо различимы его короткие штанишки и светлая рубашка с рукавами, по локоть засученными. Совсем маленький мальчик, один, глубокой ночью, да еще в таком безлюдном месте. Мальчик явно был в большой растерянности, вся его поникшая фигура свидетельствовала об этом. Я, не раздумывая, сошел с тротуара и приблизился к нему.
– Что с тобой? Заблудился? Где твои родители?
Мальчик уставился на меня и молчал, видимо, напуганный внезапным моим появлением.
– Как тебя зовут? Не бойся, я тебе помогу. Скажи, что с тобой случилось?
Мальчик всхлипнул и наконец ответил:
– Я Леша Кошкин. Меня мама выгнала из дома.
– Как выгнала? Ты где живешь?
– Не знаю, я шел-шел по парку, темно было, а сейчас не помню.
– Адрес свой знаешь?
– Такой большой дом, девятиэтажный, мы на первом этаже живем.
Этого мне не хватало – таскаться с ребенком по темноте, разыскивать его чокнутую маму. Или милицию, что то же самое по сути. Где оно, это местное ментовское отделение, понятия не имею.
Я смотрел на дрожащую жалкую мальчишескую фигуру, на этого молокососа, который, сам того не ведая, встал на моем правильном до поры пути, встал и заслонил собой не только этот субботний вечер и завтрашний воскресный день, но и всю оставшуюся жизнь, встал, чтобы все изменить в моей
