что прожил человек судьбу свою, так и сведут к мосту Калиновому. Нет, так и отпустят назад.
– Да неужто Богу с каждым умирающим посидеть время найдется? – протягивая руки поближе к теплу, поинтересовался Николай Сергеевич.
– Творец – он в каждом. Людина – мироздания часть; что букашка или дерево могучее. Богами преднаписано справно жить, да со всеми в согласии. Коли силен да светел, так и с Создателем в ладу. Любовь да радость в мир несет, да свет дарит свой. Коли слаб да поган – так и с мирозданием не в согласии. Так и хмарь вокруг себя сеет. А как посеешь что, так и соберешь то же самое. Свет несущих боги чтят да уберегают. Супротив если, то и глухи они к просьбам слепцов, да на земле бренной оставляют. Свет если, то забирают, тьма – то назад, ошибки править да грехи замаливать.
– Так это что же? – изумился Милован. – Получается, все, жив кто… – закончить мысль не дал душащий приступ кашля.
– Вот тебе, свет-человек, так и немного осталось, – в упор посмотрев на бородача, обронил старик. – Скоро уж до моста Калинового.
– Прости, хозяин, но никак нельзя сейчас. На моей судьбе еще несколько жизней. Никак мне нельзя сейчас… – только и нашел что ответить Милован.
– Богам оно и виднее, – так же спокойно продолжил старик. – То меня или другого кого обмануть – дело нехитрое. А вот боги – они мудрее.
– Дозволь, хозяин, кипятку испросить, – мотнув головой, встрял пенсионер. – Боги – богами, а есть и другие средства, понадежней, – под неодобрительными взглядами хозяев он достал торбу с ивовыми заготовками. Старик только лишь кивнул, указывая куда-то в угол. Проследив за его взглядом, Николай Сергеевич увидал густо покрытый копотью котелок. – А воды взять где?
– Пяст, принеси, – негромко проронил старик, и тут же на пол соскочил парнишка, который, схватив посудину, юркнул в дверной проем. Старец, проводив мальца взглядом, негромко продолжал. – Себя умнее богов не мысли. Судьба – она человеку богами дается, и забота его – достойно пройти по ней.
– Судьба, говоришь? – усмехнулся в ответ пенсионер. – А как тебе выбор предложат: судьбу попеременить и жизней сохранить, или все как есть оставить, да крови пролиться дать?
– Судьбою крови сколько и где пролиться, должно прописано уже.
– А вот тут ты и не прав, – усмехнулся Николай Сергеевич, но старик, словно и не услыхав, прикрыв глаза, продолжал:
– Кому судьбою было одно, но кто переиначил, – так и беда. Кровь непролитая все одно потечет. Судьба поменянная – платы потребует да сторицей воздастся. Задаром никому судьбу попереправить не дано.
– А как же, – Булыцкий посмотрел на старика, – как узнать: судьба-то в чем?
– А ты просто дорогой своей иди. Не петляючи да не кружа. За день каждый благодать вознося, да сердце гневом не наполняя. Вот и судьба.
– Возьми, тятька. – В землянку, держа в руках котелок, вошел малец. Старик лишь кивнул головой, указывая на гостей, и Булыцкий, не желая вступать в эту в общем-то непонятную ему дискуссию, поднялся на ноги и принялся колдовать над огнем, устраивая емкость да аккуратно нарезая подкорок ивы.
– Сейчас будет все, – глядя на дохающего в углу товарища, улыбнулся пенсионер. – Потерпи чуть.
– Ох, Никола, – давясь от тяжких приступов, выдавил в ответ тот, – на тебя да снадобья твои надежда только.
И действительно, плох Милован был. И, если пока шагали, держался бодрячком, то теперь, едва присев и расслабившись, – скис. Кашель одолел, да так, что казалось, что не кашель то, но хрип предсмертный, а самого то в пот, то в холод бросало. Хозяин, на гостя глядя, что-то сказал сидящим на топчане отпрыскам и те живо ссыпались, достали из неведомых загашников трепаные рогожки и, уложив бородача на освободившееся место, плотно- плотно укрыли его. Управившись с хворым, мальцы снова сбились в кучу, и, уже с другой стороны, принялись наблюдать за отцом. А тот, достав откуда-то глиняный кувшин и устроив его между скрещенных ног, принялся, прикрыв глаза, что-то там нашептывать. Впрочем, Булыцкий, занятый приготовлением отвара, как-то и не обратил на то внимания. Ну, шепчет себе и шепчет. Зря, что ли, речи чудные такие? Мож, просто ума лишенный? Приготовить плошку бодрящего отвара, остудить – и вот уже Милован, морщась, пьет крутую настойку.
– Ух и вяжет бурда твоя, – скривившись, процедил лихой.
– Пей давай, – проворчал в ответ преподаватель, – если здесь остаться не хочешь. – Лихой, насупившись, допил «микстуру». – А теперь лежи и не ворочайся. Поспать тебе надо. До утра оно видно будет.
– Выпей, свет-человек, – поднялся на ноги хозяин. Подошедши к топчану, он, ненадолго приложившись к горлу кувшина, протянул его Миловану. – Испей водицы, порадуй старика. Да не бойся ты, – улыбнулся он, видя замешательство бородача. – Водица.
– Водица?
– Ключевая, чистая, силу вернет да жизнью наполнит, – Милован, поднявшись на локте, взял в руки емкость и буквально одним махом опорожнил ее наполовину. – Теперь и ты, – взяв кувшин, протянул он его Булыцкому.
– Может, Миловану лучше? – попытался отнекаться преподаватель. – Ему, чай, нужнее.
– Пей, пей, – глядя прямо в глаза, повторил тот, и, кто его знает отчего, но Николай Сергеевич не посмел спорить. Беспрекословно взяв в руки емкость, он сделал несколько судорожных глотков. – Вот и ладно, – снова улыбнувшись, повторил старик. – А теперь – почивать. Позади – путь нелегкий, а завтра – снова в путь неблизкий. Силушки набраться надо бы. – И правда: в голове у Николая Сергеевича зашумело, и усталость разом навалилась, буквально придавливая к шершавым доскам топчана.
