скрывали густые пары, и «ветви» колонны казались окутанными туманной листвой.
– Это… облака? – удивилась Эми, задрав голову.
Доктор молча кивнул.
В воздухе висела легкая морось – словно они вышли прогуляться в теплый, но немного пасмурный осенний день. Машинный зал был так велик, что обладал собственной погодой.
– Это вторичный предбиологический тигель, – пояснил Доктор с воодушевлением орнитолога, который только что заметил в бинокль редкую птицу. – Какая мощь!
– Зачем он? – спросила Белла.
– Делает ваш мир лучше, – пожал плечами Доктор. – Создает жизнь. Мягко формирует экосистему Грядущего.
– Ты сказал «вторичный», – заметила Эми.
– Да, а что?
– Вторичный пред-чего-то-там.
– Ну да, – буднично кивнул Доктор. – В Формере их должны быть сотни, и все обслуживают первичный тигель. Надеюсь, нам удастся на него взглянуть. Это должна быть впечатляющая картина!
– Тебя нечасто увидишь удивленным, – улыбнулась Эми.
– Ты просто невнимательно смотришь, – отмахнулся Доктор. – Это пик человеческого инженерного искусства. Высшее достижение эпохи, когда вчерашние обезьянки научились перекраивать по своему вкусу целые планеты. На такое способны только великие цивилизации. Честно говоря, терраморфирование – чертовски долгий процесс. Иногда он растягивается на столетия. Его начинатели понимают, что никогда не увидят результата своих трудов. Обожаю эту черту людей. Движимые мечтами и непомерными амбициями, они берутся за проекты, на которые явно мало человеческой жизни. Так были построены пирамиды – или кафедральные соборы средневековья. Люди готовы вкладываться в будущее. Они не боятся посвятить всю жизнь великой цели, плоды которой пожнут в лучшем случае их прапраправнуки.
Эми взглянула на Сэмвила и Арабеллу, которые по-прежнему стояли на мостике с разинутыми ртами, не замечая, как их лица увлажняет невесомая взвесь.
– А если процесс затянется так надолго, что они забудут, зачем это все?
– Морфы не забудут, Понд, – покачал головой Доктор. – Эти терраформеры для них священны. Более того, они составляют смысл их жизни.
– Да, но все же… Они начинают забывать. Как там сказала Белла? Они здесь двадцать семь поколений? Морфы больше не понимают собственных технологий. Все работает на автоматике. Но чем они тогда отличаются от квазикрыс? Морфы живут в тени огромных механизмов, которые обслуживают сами себя. Конечно, у них есть повседневные дела и другие заботы, и они наверняка понимают, ради чего все это затеяли, но…
– Но?
– Что случится, когда работа будет завершена? Когда они наконец достроят свой мир?
– До этого еще несколько поколений.
– Я понимаю. Но будут ли прапраправнуки нынешних морфов готовы к этому дару? Что, если они растеряются в новом мире, потому что умеют только выживать, но не жить?
– Думаю, они как-нибудь справятся, – ответил Доктор.
– Что стало с каменщиками средневековой Европы, когда они достроили все соборы? Что случилось с рабами, когда пирамиды были готовы? В их жизни остался смысл?
Доктор серьезно задумался над этим вопросом.
– Мне кажется, морфы – славные ребята, – сказала Эми. – Они самоотверженно трудятся, не ожидая награды. Но их жизнь неотделима от борьбы. Если изъять из нее труд до седьмого пота, что-нибудь останется?
– Так работает эволюция, – вздохнул Доктор. – Морфы перестраивают этот мир. Когда он будет готов, им придется перестроить свое мировосприятие.
И он умолк, погрузившись в свои мысли.
– Что такое?
– Вопрос в том, встанет ли перед ними вообще такая проблема. Потому что сейчас у них проблема посерьезнее, и она начинается на «ледяных»…
– …и заканчивается на «воинов», – кивнула Эми.
– Не спорю, эта экскурсия чрезвычайно увлекательна, но мне нужно выяснить, что именно они сделали с терраморфирующей системой.
– И остановить их?
– Да. При всем уважении к марсианской культуре, сейчас я на стороне морфов. Они нашли эту планету первыми и вложили в нее немыслимый труд, а теперь их пытаются просто выжить отсюда. Я считаю, мы должны им помочь.
