просто догадывался – он точно знал, кто мы. Он приехал, чтобы отомстить. Он знал, что я сделала с его дочерью.
Прежде на меня еще ни разу не охотились, хотя мама порой упоминала шепотом о каких-то опасных людях и говорила, что мы должны быть осторожны.
– Мне надо в душ, – сказала я и, прихватив сарафан, сбежала в ванную.
Стоя под холодным душем и разглядывая свое странное тело, я подумала, что надо бежать. Но от одной только мысли, что придется расстаться с тобой, мне больше всего на свете захотелось броситься обратно в спальню, обнять тебя и прижаться к тебе крепко-крепко. Я поняла, что без тебя я не буду знать ни минуты покоя: жизнь превратится в сплошной кошмар опасений, что в твоем сердце поселится кто-то другой. Я буду все время думать, что ты нашла себе новую подругу, и теперь
Я разыскала свой телефон, давно заброшенный и почти разрядившийся. Я позвонила маме и звенящим от ужаса голосом рассказала о твоем дяде.
– Он дал Лоре нашу фотографию… старый снимок… но ничего ей о нас не сказал. Я слышала, как его бывшая жена говорила, что это он виноват, что Берта умерла. Наверно, она думает, что ее дочку убили из мести, за то что он охотится на… на таких, как мы. Не знаю, что он собирается делать, но я хочу, чтобы он убрался отсюда!
– Лора? Берта? – переспросила мама. – Слишком много имен. Не торопись так, я за тобой не поспеваю.
– Лора – это девочка, с которой ты меня оставила, – пояснила я, хотя в этих словах не было и сотой доли того, что ты для меня значила. Но я боялась за тебя: мама бывает прожорлива, а при виде счастливых семейств в ней от зависти иногда просыпается настоящий зверь.
– Я сейчас же приеду, – сказала она. – Собирайся. Мы сразу уйдем. Скажи им, что твоя мать хочет пройтись с тобой по магазинам, а вечером мы можем пойти куда-нибудь поужинать все вместе.
Эта выдумка показалась мне такой естественной, что я чуть было и сама в нее не поверила. Мы ведь то и дело ходили по ресторанам с мамами других твоих подруг. Мамы заказывали салаты и мартини и жизнерадостно болтали о том, как сами когда-то были девчонками.
Но на сей раз об этом не могло быть и речи. Мы собирались бежать – в другой город, к новой череде подруг-однодневок и неизбежных расставаний, не приносящих ничего, кроме горестной пустоты.
– Хорошо, – ответила я шепотом, уже жалея, что позвонила ей. Все-таки твой отец хорошо ко мне относился. И если бы он увидел, что твой дядя хочет сделать со мной что-то плохое, он бы ему не позволил. Никто уже не верит в чудовищ в наши дни.
Но когда-нибудь лето кончится, и потянутся стылые осенние дни, и я все равно тебя потеряю. Ты отправишься в школу и повзрослеешь в два счета, не успею я и глазом моргнуть. А я навсегда останусь такой, как сейчас: груди – словно пара комариных укусов, нормальные зубы вперемежку с молочными и ни единого волоска под мышками и между ног. Только ногти да волосы на голове – вот и все, что у меня растет. И если их не подстригать, так и будут расти – все время, до бесконечности.
– Держись все время рядом с этой девочкой и с ее отцом, – сказала мама. – Не оставайся одна, чтобы этот ее дядя не загнал тебя в угол. Ты сейчас где?
– В комнате Лоры, – ответила я.
– Иди в кухню и жди меня там.
Я выключила телефон и положила в карман сарафана. Я чувствовала, как внутри, под кожей, беспокойно ворочается мое другое, ночное «я», но я затолкала его поглубже и пошла на кухню.
Ты уже сидела там со стаканом воды. Под глазами у тебя залегли тени, ты была очень бледная, но все-таки улыбалась. Ты заговорила со мной. Я подошла и села рядом с тобой, хотя мне стало так страшно, что я не знала, сумею ли выдавить в ответ хоть слово.
Дело в том, что ты была не одна.
Твой дядя устроился за обеденным столом и обстругивал здоровенным ножом какую-то длинную палку.
Наконец я собрала волю в кулак и спросила:
– А где твой папа?
– Пошел за едой. Я ему сказала, что хочу есть, и он так обрадовался, что решил устроить нам настоящий пир. Копченый лосось, белая рыба, булочки с луком.
– А ты еще не проголодалась, Миллкара? – с неприкрытой издевкой поинтересовался твой дядя.
Я вопросительно взглянула на тебя, но ты лишь пожала плечами. Когда у человека горе, ему можно чудачить, сколько влезет, а всем остальным полагается этого не замечать.
Я подумала о Берте, так не похожей на этого человека, сидевшего напротив, – усталого мужчину с мутными от бессонницы, налитыми кровью глазами. Берта была умная и славная, такая жизнерадостная! Она скачивала британские фильмы и постила в блоге гифки из своих любимых телешоу. Мы с ней подружились, но я выпила всю ее силу, без остатка. Я так жалела, что ее больше нет! Казалось бы, как я могу жалеть о том, что я сама же с ней сделала?
