Сборщик душ

уже слишком стара и слаба, чтобы служить Куртуазе. Тогда ее отошлют доживать свой век в Доме для Престарелых Персистов и заменят кем-нибудь помоложе – если повезет, из ее же семьи, возможно, внучкой. Если Джорджиане опять же повезет обзавестись таковой. Быть персистом – завидная доля. Частные апартаменты в строго охраняемой семейной усадьбе – не какая-нибудь лачуга в окружавшем город поясе трущоб, среди открытой канализации и куч мусора, где рыщут банды, заправляющие всем в гетто. К такой работе прилагалась бесплатная медицинская помощь, включая окулиста и дантиста, не говоря уже об образовании, если ты его хотел. Джорджиана ужасно гордилась, что в своей семье первой научилась читать и писать. Она даже немного умела по-куртуазному, к большой радости госпожи, и освоила этот язык исключительно чтобы радовать ее: пока Куртуаза счастлива, Джорджиана могла не бояться за свое благополучие.

– Зачем я все это делаю, Джорджиана? – задумчиво продолжала тем временем Куртуаза. – Чтобы доставить удовольствие отцу? Чтобы заткнуть идиотов, которые надо мной смеются? Чтобы семья не волновалась из-за еще одной сорванной свадьбы? Мне всего четыреста девяносто восемь лет! – вскричала она, глядя на восемнадцатилетнее личико в зеркале. – Я слишком молода, чтобы идти замуж!

– Вы его любите? – тихонько спросила Джорджиана.

– Кого люблю? Ах, Бенефиция? Ну, конечно. Примерно так же, как прочих, за кого думала выйти.

– Ну, значит, затем вы все это и делаете.

– Все это кажется таким бессмысленным. Ты знаешь, сколько раз женился мой папа? Сорок четыре. Сорок четыре раза, Джорджиана! Люди меняют супругов чаще, чем гардероб. И всякий раз говорят: «Это тот самый! Вот человек, с которым я хочу провести вечность!» А потом проходит каких-нибудь сорок-пятьдесят лет, и вас уже тошнит друг от друга – я имею в виду, действительно тошнит, – и вот ты уже ищешь новую «настоящую любовь». Что хорошего в вечности, если постоянно то влюбляться, то разлюбляться, вот о чем я тебя спрашиваю? Радость. Отчаяние. Желание. Отвращение. Возбуждение. Скука. С браком пора покончить, вот мое мнение. От него в мире только еще больше недовольства и одиночества.

– Но ведь шанс все равно остается, разве нет? – возразила Джорджиана.

– Шанс на что?

– Что рано или поздно вы действительно встретите того, с кем пожелаете провести вечность.

Куртуаза обдумывала это целую долгую секунду.

– Да что ты знаешь о вечности! – отмахнулась она наконец. – Ты же смертная, а только смертные могут позволить себе оставаться романтиками. Победив смерть, мы казнили любовь.

Но даже пока с ее розовых уст срывались эти жесткие слова, что-то внутри Куртуазы трепетало и бунтовало. Бесконечная жизнь бесконечно умножала вероятности всего, в том числе и самой невероятной вещи на свете – любви, которая будет жить дольше звезд. А вдруг Бенефиций – и правда тот, от кого она никогда не устанет, с кем будет идти рядом, пока само солнце не сожжет все свое топливо и не умрет? Сколько продлится их любовь? Миллиард лет? Десять миллиардов? Пока Вселенная не станет черной и холодной? Пока они вдвоем не увидят, как мигнет и погаснет последняя в мире звезда?

Джорджиана присела рядом и погладила золотистый шелк ее волос.

– Просто я верю в любовь, – сказала она.

Моргая, чтобы не пустить на волю слезы, Куртуаза прошептала:

– Невзирая на вечную жизнь?

– Невзирая на вечную жизнь, – отвечала служанка. – И как раз из-за нее.

Два дня спустя Куртуаза Спул вышла замуж за Бенефиция Пейджа.

Оглядываясь назад через три миллиарда лет, Бенефиций все еще не мог понять, как так получилось, что он влюбился – в первый и единственный раз в жизни. Причина никогда ему не давалась, зато он с точностью до минуты помнил, когда все произошло.

Семь с небольшим утра где-то в начале мая через четыре года после свадьбы. По привычке, он встал на заре, оставив Куртуазу досыпать, и вышел насладиться мгновениями одиночества на балконе. Там он обычно пил кофе и параллельно загружал в ментбокс ленту утренних новостей, любуясь изумительной панорамой восхода за рекой. Первое золото солнца отражалось в черных водах внизу и красиво пронзало струи дыма, лениво поднимавшиеся от костров в раскинувшихся на мили и мили жилых кварталах.

Это была самая любимая часть дня. Горячий кофе, добродушный яд дикторов эхом разносится внутри головы, роскошь восхода и он сам – о, Бенефиций обожал одиночество. Собственное общество его целиком и полностью устраивало. Будь мир чуть-чуть другим местом (а сам он – чуть-чуть менее амбициозным), он бы и не женился никогда – ни на Куртуазе, ни на тех пятнадцати, что были до нее. Он не любил Куртуазу – не больше, во всяком случае, чем предыдущих жен. Он находил ее (как практически всех остальных представителей Семейств) поверхностной, тщеславной, мелочной и почти невыносимо скучной. Но мир, увы, был таков, каков он был, и амбиции тоже, и в этом мире Бенефиций достиг если и не самой вершины, то ее ближайших окрестностей. Он был мужем самой любимой дочери самого могущественного человека на планете. Оставался только ребенок. Ребенок станет печатью и подписью на пропуске к неофициальному двору Омнинома, и плевать, что там дальше будет с браком.

Он сидел спиной к двери и не видел, как она подошла. О ее присутствии возвестил аромат – тонкий цветочный запах, популярный у