средствах. Нигде преступника обнаружить не удалось.
Общий Сбор был закрыт под всеобщее недоумение. Все подавлено молчали, не понимая одного: как можно было не только не явиться на Сбор, но и вообще – исчезнуть из дома. Об этом боялись думать, и были благодарны господину Председателю, официально запретившему в конце Сбора – думать на эту тему. Все разошлись по своим квартирам и делам, накопившимся за странную ночь. Бывают случаи, когда лучше вообще не думать на тему, мысли о которой могут подорвать суть и смысл бытия. Сейчас это был тот самый случай. Всех ждали обычные понятные дела, что как кирпичики составляют здание жизни.
А в этот момент, мимо дома прогуливался странный старичок в видавшей виды военной форме. Он наслаждался вкусным воздухом, накопившим за ночь аромат листвы, радовался затеявшимся рассветом, и убивал лишний час до поезда. Вот-вот пойдут автобусы, и он направится к московскому вокзалу, предвкушая исполнение своей старинной мечты – съездить в Москву, выйти, наконец, на Красную площадь и зайти на огонёк к старику Виссарионычу, повспоминать, пожурить кой за что, да просто попить чайку со старым боевым товарищем. Да и к чудаку Ульянову тоже очень хотелось заглянуть!
Глава 10.
Время запирать ворота.
– Саша, смотри, смотри!!! Кеша встаёт в манежике!
Зина хлопала в ладоши. МихСэрыч разлепил глаза и выглянул из календаря – дремал полдня после бессонной ночи. Да и суббота, грех не вздремнуть с утра. Мельком вспомнилось, что в полудрёме он продолжал искать маршала, но перед взором постоянно проплывали какие-то картинки полей и лачуг, вперемежку с высотками и лесом, словно окно, в котором проецировались картинки, не висело в стене дома, а плавно парило над землёй. Странное видение вмиг растаяло, лишь Зина подняла радостный ор.
В комнату вбежал Саша, забыв снять кухонный фартук. Перепачканными в муке руками папаша вцепился в манеж ребёнка, за бортик которого также держался и малыш. Стоял! Кривенькие ножки подрагивали и переминались. Кеша смеялся, разевая беззубый ротик, по подбородку стекала слюнка – знак исключительного ребячьего счастья.
Родители прижались друг к другу, Саша обнял Зину и чмокнул куда-то в глаз. Всё вокруг уже было в муке и в простой семейной радости. Кеша самозабвенно подпрыгивал. И тут его попа, своей непривычной ещё тяжестью, дала крен всему шаткому тельцу. Пальчики по одному отлепились от парапета манежа, ребёнка повело в бок. Кеша удивлённо поднял бровки и – пошёл, балансируя ручками наподобие выпившего канатоходца.
Папа с мамой подпрыгнули на месте от радости, но улюлюкать не стали, инстинктивно боясь спугнуть ребёнка. Кеша шёл по манежу. Сам. Вальяжно, покачиваясь, выбрасывая вперёд то одну, то другую ножку. Большая голова мальчика описывала на тонкой шейке замысловатые полукруги. В данную минуту у Кеши, казалось, были в действии все суставы, поэтому со стороны он походил на колыхающуюся в волнах массу продолговатой медузы, впрочем, довольно симпатичной и умилительной.
Ребёнок перешёл манеж вдоль, от бортика к бортику, ухватившись, наконец, за противоположный поручень у стены. И тут его взгляд встретился с картиной Тома и Джерри в рамке. Ох, как долго она висела от него в обидной недосягаемости! Малыш потянулся, ухватился и содрал картинку со стены. Рамка оказалась слишком тяжёлой для непослушных пальчиков, выскользнула и в следующую секунду с пола раздался треск дерева с лязгом лопнувшего стекла. По полу полетели осколки. Ребёнок выпятил нижнюю губку и резюмировал: 'Бббууу…ммм!'
Счастливые родители заметали стёкла и ошмётки мультгероев на савок, дабы отправить всё это в мусорное ведро. МихСэрыч незримо погладил Кешу по голове и неслышно вздохнул:
– Вот так вы, люди, взрослеете…
Теперь только в памяти останутся скачки забавных кота и мышки по 'канату' парапета Кешиного манежика. Может оно и к лучшему – думал Образ. Когда-то игры должны становиться сложнее. Значит – сейчас. Дети взрослеют. В этом их сила, и наш закат. Кеша сделал первые шаги, значит игрушки со стены должны уходить в прошлое. Возможно, пора рассказывать ребёнку иные сказки – про рыцарей и мушкетёров, про благородных дам и коварство, про клятвы чести и дуэли на шпагах. Что ж, в этом МихСэрычу тоже есть применение, самое что ни на есть – прямое. А значит, ещё поживём!
В городе на Неве, его Создатель-Пётр, навсегда стал его Хранителем и олицетворением. Образ великана в синем морском сюртуке, треуголке с пером и тонкими усиками на клинообразном лице, встаёт исполином из-за каждого дома-особняка, словно зависает в серых тучах над проспектами, следя за потомками – как ценят, как берегут? Ни один город на земле не ассоциируется так сильно с конкретным человеком – заложившим этот город, возводя его персону в миф, легенду, возвеличивая оного до состояния полубога.
Возможно, в будний день этот факт не так явно бросается в глаза. Но вот в выходные… Величавый Невский в субботу обретает своё былое вековое достоинство. Словно невидимым посохом Петра, сметается серая пена повседневной суеты. Грациозно шуршат экипажи, избавленные прогрессом от живых коней, так же воняют, нет на бортах золочёной бижутерии инкрустаций, но возвращается вальяжность моционных карет – Питер достоин неспешности в езде. Праздно прогуливаются пёстрые зеваки – метясь в прицелы фотоаппаратов, пусть это не художники, спешащие в масле запечатлеть величие Северной Пальмиры, но и времена наши требуют большего объёма зафиксированной информации, засим – фотосессия прогулки, ныне – в самый раз. Не так визгливы городские сумасшедшие – вездесущие в любые эпохи, и даже как-то зазывнее блестят вывески кафешек и рестораций. Шарму города – нет равных.
Публика в Питере особенная. Буддисты говорят о перерождениях, и, если они правы, то коренные питерские жители не разбредаются в следующих жизнях по планете, а продолжают круги рождений исключительно в своём любимом городе. Отсюда и дамы в креналине на Невском, и господа в пенсне и с бакенбардами. Но, не реинкарнацией единой богат Питер. При наличии избытка фантазии можно заметить среди прохожих множество прототипов классических литературных героев. Именно воплощённая в живую плоть писательская мысль, поражает взгляд. Очень много Гоголя, слишком много. Обязательно встретите Плюшкина внимательно изучающего сокровища мусорного бака (не из нищенства, нет, из мании коллекционерства), наткнётся на вас и грудастая Коробочка с авоськами, заденет локтем Собакевич. Прошмыгнёт застиранная обветшалая шинель. Носов в лимузинах проедет мимо, штук пятнадцать. Как привет от Достоевского, за один проход по проспекту, встретится как минимум девять Раскольниковых. У них явно что-то нехорошее спрятано за пазухой, на эту мысль наталкивает встревоженный взгляд красных от недосыпа, бегающих глаз. И более современные персонажи Зощенко – в каждом третьем. Взгляд отсеивает иногородних, но и среди них колоритные персоны – не редкость.
Саша и Зина, осчастливленные утренним достижением Кеши, прогуливались от Литейного в сторону Эрмитажа. Это был их любимый маршрут на выходных. Развлечением парочке служил профессиональный опыт Саши. Они обсуждали любопытных с точки зрения прикладной криминалистики прохожих, и предлагали собственные версии жизненного пути очередного типажа, привлёкшего их внимание. Ребёнок мирно сопел в коляске.
– Смотри, Кисуль, – заговорщески шептал Саша Зине. – Этот гражданин мог бы быть Сапожниковым из Анчаровского 'Записки странствующего энтузиаста'. Толстоват, лысоват, одет неряшливо, как бы в спешке всё время, и абалденно умные глаза… Этакий 'великий дилетант по пути в гастроном', настоящий петербуржец, творческая интеллигенция, 'физик-лирик'. Не находишь?
– Гмм… Не думаю.
– Отчего же?! Всё при нём, как с листа!
– Всё, да не всё. Именно – глаза не те. Анчаровский Сапожников очень любил людей, понимаешь?
