При этих словах открытая добродушная физиономия трактирщика преобразилось словно по волшебству. Добряк разом помрачнел, серые глаза его потемнели; он суетливо провел ладонью по губам — и улыбки как не бывало. Не приходилось сомневаться: это имя что-то для него значило, но что именно — трактирщик открывать не спешил, да и на последующие расспросы Оливера внятного ответа не дал.
— Что до собаки, держу пари, здесь кроется некая тайна, — вот и все, что сказал мистер Айвз, со своей стороны ставя точку в дискуссии. Он прочистил горло, вспомнил внезапно, что неотложные дела призывают его в залу для отдыха, и со всех ног устремился туда.
— Чертовски странно, — пробормотал сквайр, впервые проявляя к предмету обсуждения живой и непосредственный интерес.
— А что не так? — осведомилась Черри, поведением отца весьма озадаченная.
— Сдается мне, услышав имя «Эдит», ваш отец отчего-то встревожился, — промолвил Оливер.
— Понятия не имею, сэр, с какой бы стати; я не знаю никого с таким именем — ни собаки, ни женщины, — и, сдается мне, у отца таких знакомых тоже не водится.
— Похоже, у этого священника есть друзья в деревне, — промолвил Оливер спустя некоторое время, уже после того, как по своим делам ушла и Черри. — Просто он не попался девушке на глаза, вот и все. Марк, а ты что скажешь?
В ответ сквайр буркнул что-то неразборчивое и глотнул пива; из чего Оливер заключил, что никакого определенного мнения по данному вопросу у его друга пока нет.
В течение почти всего разговора доктор Холл хранил свойственное ему безмятежное спокойствие, но теперь, едва Оливер с Марком обратились к нему за советом, обнаружилось, что он взыскует у долговязого Джинкинса новой порции пива. От природы доктор к пьянству не склонялся; одной пинты ему обычно хватало на целый вечер — сей достойный эскулап был куда более привержен к горячему чаю и кофе, нежели к алкоголю. Марк отлично это понимал в отличие от Оливера, чужака в здешних краях. К тому времени, как доктор возвратился — чуть заметно изменившись в лице, как если бы приходил в себя после глубокого душевного потрясения, — разговор уже перешел к теме Скайлингдена, и к плаванию Марка и Оливера на шлюпе накануне утром, и к тупорылому медведю, замеченному у входа в пещеру. Оливер к слову упомянул об архитектурных особенностях Скайлингдена, замеченных с судна — о руинах, в беспорядке разбросанных тут и там на краю холма, — но ответил ему, как ни странно, не доктор, а мистер Аркрайт:
— Вы абсолютно правы, мистер Лэнгли; там, в чаще леса, Скайлингден-холл стоял отнюдь не всегда. Собственно говоря, особняк как таковой возвели бок о бок с развалинами совсем иного строения.
— Что еще за строение? — полюбопытствовал Оливер, в котором сей же миг пробудился антиквар. — Значит, те древние руины — серые плиты и остатки каменной кладки — некогда были его частью?
— Безусловно.
— Так что же там располагалось?
— Аббатство, — отвечал мистер Аркрайт. — Обитель монашеского ордена, члены которого называли себя Озерными братьями. То были отшельники, и весьма ревностные. Аббатство считалось горным святилищем; там монахи и вся их братия могли предаваться медитации, приближаясь тем самым к Господу, ибо, как то и пристало пустынникам-анахоретам, предпочитали созерцательный образ жизни.
— Об этом ордене я слышу впервые.
— И здесь вы не одиноки, отнюдь. Много, много лет назад монахи отстроили свое аббатство из кирпича, извести и доброго талботширского камня. По всем отзывам, братия отличалась беспримерным благочестием: эти святые люди занимались своим делом и с деревенскими жителями почти не общались. Скажу больше: они отказывались принимать подаяния, что либо к добру, либо к худу; и тем разительно отличались от этого вашего современного ортодоксального духовенства.
— Да уж, это мне современное ортодоксальное духовенство! — кисло улыбнулся Марк, раскуривая новую сигару.
— Мне отлично известны нетрадиционные взгляды сквайра на религию, церковь и церковников в частности, — промолвил Оливер. — Нет нужды лишний раз заострять на этом внимание, мистер Аркрайт.
— Как я уже сказал, — продолжал ветеринар, все более увлекаясь, — Озерные братья жили по большей части уединенно, в хижинах и кельях в самом аббатстве, и в общем и целом вроде бы вели себя как оно подобает и надлежит монахам. Однако со временем в деревне заподозрили недоброе. Поползли слухи, будто монахи вовсе не таковы, какими кажутся на первый взгляд; будто на самом деле они отреклись от обетов служения Всемогущему и, что еще хуже, занялись черной магией и всяческими тайными искусствами. В те времена говорилось, будто их совратили демоны; и, учитывая все события последующих лет, я склонен разделять это мнение.
— Но что послужило причиной? Каким образом местные жители пришли к этой мысли?
Мистер Аркрайт расхохотался, да так, что из тесной темницы рта проглянули огромные желтые зубы.
— Монахи… паписты! По-вашему, этого недостаточно? Хотя, конечно же, свидетельств никаких нет, только слухи да пересуды, а уж много ли в них правды — во всем том, что я услышал от отца и брата, — на мой взгляд, это вопрос спорный. Мой отец и брат в отличие от меня к пустопорожней болтовне не склонны, тем паче в таких вопросах, так что рассказывали они не то чтобы много. Но вот вам один пример. Похоже, время от времени кто-нибудь из братьев, в черной рясе, капюшоне и сандалиях, ускользал из аббатства — а может статься, его просто выставляли за порог, — и пробирался в деревню.
