То-то переполох поднимался всякий раз! А что вы хотите, у монаха все признаки безумия, как говорится, были налицо: взгляд блуждает, сам что бесноватый, на губах пена, точно у взбесившегося пса, бранится, сквернословит, проклинает всех и каждого. Вот из таких историй — а они передавались из уст в уста снова и снова, причем не раз и не два, — становится ясно, что деревенские жители рассмотрели дело со всех сторон и пришли к мнению, что за всем этим кроется черная магия и злое чародейство.
Как-то раз летом, накануне дня святого Варфоломея, после очередного такого случая, когда страсти кипели в полную силу, местные жители, опасаясь за собственные души и не желая рисковать вечным спасением, призвали аббата к ответу. Перебранка вышла нешуточная, но, разумеется, ни к чему не привела. После того селяне собрались штурмовать аббатство; однако, прибыв на место, никаких монахов не обнаружили — просто-таки ни одного; хитрющие святоши унесли поскорее ноги, пока живы. Охваченные страхом и яростью жители Шильстон-Апкота сожгли аббатство вместе со всем содержимым — и церковь, и кельи, и дормитории — и сровняли его с землей.
— Вот храбрецы! — воскликнул Марк, одобрительно хлопнув рукою по стойке. — Чертовски здравомыслящие, бесстрашные парни жили в здешних краях в былые дни, Нолл, — не чета теперешним малодушным слабакам! Но, конечно же, я с собственным временем не в ладу.
— Должен признать, что мне такие погромы вообразить трудно, — отозвался Оливер. — Жуткое, должно быть, зрелище.
— Скрепленные раствором кирпичи, что вы углядели на вершине, — это остатки фундамента аббатства, — сообщил мистер Аркрайт. — Я и сам на них то и дело натыкаюсь, пробираясь через лес. Когда рядом с руинами стали возводить усадьбу, семейство Кэмплемэн — то самое, что затеяло строительство, — использовало сохранившийся от аббатства камень.
— Так что сам видишь, Нолл: на Скайлингден-холл пошел булыжник от дома с привидениями, — усмехнулся сквайр, свирепо дымя сигарой. — Вот поэтому об обитателях столь нечестивого жилища и судачат на каждом шагу.
— Кстати, а не расскажете ли в двух словах о пресловутом мистере Уинтермарче и его семье? — попросил Оливер. — Мне тут сообщили, что вы, доктор Холл, не далее как сегодня побывали в усадьбе с визитом.
Доктор, стряхнув с себя глубокую задумчивость, в каковой пребывал вот уже некоторое время, очевидного отрицать не стал и вынужден был вкратце поведать о своей поездке. Сколько бы он ни старался, ему не удалось умолчать о том, что в семействе Уинтермарчей ему почудилось нечто до странности знакомое, и о том, как мистера Томаса Доггера, встреченного на Скайлингденской дороге, заинтриговали и озадачили подозрения доктора, и как в конце концов все пришлось списать на разыгравшееся воображение — хотя в справедливости данного вывода доктор был уже далеко не так убежден, как прежде.
Вышеупомянутый рассказ еще сильнее распалил фантазию Оливера, да и Марка равнодушным не оставил, поскольку все, что интриговало и озадачивало ханжу Тома Доггера, весьма занимало и сквайра. Марк отлично знал о давней неприязни, существующей между доктором Холлом и пролазой- поверенным, каковую относил на счет разительного несходства характеров или, может, на счет какого-нибудь профессионального расхождения во взглядах; хотя, по правде говоря, об истинной причине сквайр понятия не имел и не представлял, кто бы мог его в этом отношении просветить.
К тому времени, как ближе к ночи они покинули трактир и под недвижным звездным пологом вышли на дорогу, а потом поднялись к Далройду, и сквайр, и его гость — тот самый сквайр, который еще недавно чихать хотел на Скайлингден, — твердо вознамерились своими глазами убедиться, что представляют собой обитатели усадьбы, — и не позже, чем на следующий же день.
Глава 8
ОБИТАТЕЛИ СКАЙЛИНГДЕНА
— Медник, друг мой, ты, вне всякого сомнения, — самый неприглядный из обитателей Далройда, — обронил Марк Тренч, вскакивая в седло. Его конь, гнедой мерин высотой в шестнадцать ладоней, с огромной, размером с футляр для скрипки, головой, с грудью что бочка, лохматыми крепкими ногами и с самую малость вихляющим задом забил копытом в землю и ликующе заржал, едва хозяин, что называется, «поднялся на борт».
— Да не такой уж он и уродец, Марк, — возразил Оливер, одним прыжком взлетая на изящную гнедую кобылку, выведенную для него конюхом. — Честное слово, мог бы и похуже выбрать: вот, скажем, деревенского корноухого коба, или заморенную ломовую лошадь, или мышастого пони с норовом размером с целое графство. На мой взгляд, знаешь ли, Медник — очень славный коняга. Надежный. Спокойный. Преданный.
— Цыц! — оборвал его сквайр. — Нечего распалять в нем тщеславие, Нолл. Видел, как он уши насторожил, тебя слушая? Чего доброго, наберется теперь ненужных идей, возомнит о себе невесть что, под стать нашему деревенскому законнику. Не сегодня-завтра и подпускать меня к себе перестанет, кроме как за горсть зерна, а после, глядишь, и на землю сбросит!
— Иногда мне и в самом деле кажется, что животные нас слышат, ну, то есть, я имею в виду, понимают каждое наше слово. Лошади и собаки порой демонстрируют интуицию просто-таки сверхъестественную. Помнишь спаниеля профессора Хамфри в добром старом Антробусе? Пес всегда знал, когда наш
