Гости направились к хижине под купой раскидистых деревьев и постучали в дверь. Певец тут же смолк; заскрипел стул, и ворчливый голос громко осведомился, кто ж это его беспокоит. Ответ, предоставленный сквайром, хозяина, по всей видимости, удовлетворил, поскольку дверь распахнулась, и перед джентльменами, упираясь рукой в косяк, возник мистер Шэнк Боттом собственной персоной.
Мистер Шэнк Боттом оказался упитанным коротышкой; одет он был в черное, порыжевшее от времени латаное-перелатаное платье со стоячим воротничком, что некогда сиял белизной, а на голове топорщилась взлохмаченная накладка из волос, что некогда радовала аккуратностью. Суровые и резкие черты человека лет шестидесяти пяти или около того; обтрепанные усы; двойной подбородок, истыканный назойливой щетиной; широкий, весь в морщинах и складках, лоб; похожий на темный клубень нос; близко посаженные глаза, подозрительно поблескивающие в свете очага, — вот что представлял собой портрет хозяина. Однако нерасполагающая внешность мистера Боттома оказалась обманчивой, ибо, едва сквайр и Оливер вошли в хижину, благоухающую плесенью, табачным дымом и
— Тоскливое это занятие, что и говорить, сэры, — промолвил Шэнк, раскуривая трубку. Он уже возвратился к своему месту близ уютного камелька, предварительно раздобыв в недрах мастерской еще два стула для Марка с Оливером. — Живешь тут под сенью вон тех деревьев и вон того домика при церкви, близ вон тех холодных камней, и зимой, и летом, как тут не задуматься о том и о сем! А работа по камню, сэры, занятие тоже не из веселых и много чему человека учит, здесь уж вы мне поверьте.
— Чему же? — бодро осведомился Оливер.
— Ну, например, сэр, такой штуке, как изменчивость всего сущего.
— А я бы предположил, что камень наводит на мысли прямо противоположные: о
Мистер Боттом кротко покачал головой:
— Ничуть не бывало, сэр! Ибо каково истинное и священное предназначение камня, спрошу я вас? Служить напоминанием, сэр, памятником для тех, кто жил и любил задолго до нас, а теперь вот сыграл в ящик. Камень, сэры, отмечает место, где упокоилась в гробу тленная оболочка, когда лучезарный дух воспарил к бодрствованию в ином мире. Жизнь наша, даже самая долгая, мимолетна и быстротечна, слишком скоро наступает страшный конец; в один прекрасный день всех нас ждет одна и та же участь. Вот чему камень учит человека. Все страшатся могилы, как дитя — темноты, уж здесь вы мне поверьте.
— Господи милосердный, да вы только послушайте эту чушь- вопиющий спиритизм как есть! — воскликнул Марк не то в шутку, не то всерьез, ибо он понимал, что мистер Bottom, нанятый приходом, в некотором роде обязан утверждать догматы веры; в то время как сам сквайр был не раз и не два замечен в том, что посылал к дьяволу все молитвы и доктрины. Но тут Марк вспомнил, что старина Боттом в некотором роде служит и ему тоже, поскольку из средств Далройда выделялись немалые суммы на приход Шильстон-Апкота, а также на содержание церкви и домика священника.
— При моих-то занятиях, сэр, многое подмечаешь, а уж знаешь-то сколько… Ибо, сэры, вокруг вас духи так и реют, уж здесь вы мне поверьте!
С этими словами мистер Боттом неуютно огляделся по сторонам — скользнул глазами по оштукатуренным стенам, на которых так и плясали тени от огня в очаге, а само пламя, пожирающее торф, отражалось в оконном стекле в самом дальнем, полутемном углу мастерской за пределами круга света, — итак, он огляделся по сторонам, словно ожидая увидеть сам не зная что, и надеясь, что на самом деле ничего такого не увидит.
— Я хочу сказать, сэр, что здесь, в деревьях, живет что-то вроде духа. Дух заключен и в ветре, что воет по ночам, и в обитателях соснового леса. А дух помельче живет вот тут, в добром талботширском камне. Но камень — вместилище несовершенное, сэр, и со временем рассыплется в прах, как водится за непоколебимыми упрямцами. Вы осмотрите самые древние монументы на погосте, сэр, и увидите, как то же самое Время вершит свои перемены, жестокой рукою стирает надписи, так что ни буквы не останется прочесть. Непоколебимые упрямцы, зарытые под этими самыми вековыми камнями, ныне навеки безымянны, по крайней мере в мире здешнем, а незримый житель, дух то есть, улетевший из мира, — вот и все, что осталось; ибо все, что отдает материей, сэр, даже добрый талботширский камень, подвержено распаду.
— Да ты только послушай, Нолл, — промолвил Марк, криво улыбаясь, — как отменно наш церковный сторож перенял наставления своих пяти достойных и великих благодетелей. Трогательно, не правда ли, наблюдать, как слепая вера управляет человеческим сознанием? Ну, прямо как ребенок,