— Что вы имеете в виду?
— Он смят и раздавлен.
— Что?! Неужто попал под экипаж? Когда? Как это случилось?
— Хуже, — снова поцокал языком клерк. — Он смят и раздавлен горем… оттого, что не является близким другом мистера Гарри Банистера.
— Все понятно, — проговорил доктор очень медленно, подчеркивая каждое слово. Он уже вполне уверился, что мозговые полушария молодого болвана по большей части состоят из скисших сливок, если не уксуса. — Все понятно. Не поделитесь ли вы со мной вашим именем, любезный, — если, конечно, это не слишком вас затруднит?
— Бриттлбанк, сэр. Только непременно его верните, как закончите. Уж таков закон.
— А не будет ли нескромностью поинтересоваться, мистер Бриттлбанк, — проговорил доктор, краснея, — не присутствует ли, часом, нынче утром в конторе мистер Эйбел Тимсон?
— Мистер Эйбел Тимсон? А это еще кто такой? — озадаченно хлопая глазами, осведомился юнец.
Тут профессору, который прислушивался к этой беседе тет-а-тет с завороженным изумлением, заговорщицки подмигнули, и оба — и клерк, и профессор — дружно расхохотались. Доктор, только теперь осознав, что позволил водить себя за нос завзятому шутнику — при всей его молодости, здесь опыта кассиру было не занимать, — запрокинул голову и залился веселым смехом.
Вот так и вышло, что звуки бурного веселья достигли слуха мистера Остина Киббла, едва сей в высшей степени серьезный молодой человек переступил порог конторы. Передоверив свой багаж господам Бриттлбанку и Геркулесу, он постоял у огня, не вступая в беседу ни с профессором Тиггзом, ни с доктором, если не считать учтивого приветствия и одного-двух скупых замечаний касательно удручающего вида конторы. Профессор, заметив неладное, коротко расспросил его, в чем дело. Ответ мистера Киббла свелся к невнятному бормотанию; дескать: «Прошу прощения, сэр… всю ночь глаз не сомкнул… диспепсия… разволновался в предвкушении путешествия… соседские коты…»
Между тем, сверившись с часами, доктор Дэмп гадал про себя, не столкнулись ли остальные участники поездки с непредвиденной задержкой. Было без десяти шесть, а он отлично знал, что контора Тимсона славится своей пунктуальностью. Отъезд в шесть часов ровно означало отъезд в шесть часов ровно — и ни минутой позже. Доктор принялся расхаживать по комнате туда-сюда, то и дело приглядываясь к подробностям развешанных по стенам расписаний. Профессору тоже не сиделось на месте; заложив руки за спину, опустив голову, он бродил взад и вперед, наблюдая за тем, как ботинки его отмеряют шаг за шагом по усыпанному опилками полу. В контору заглянул газетчик, бодро восклицая: «Газетт», жентмены! «Газетт», жентмены!» — и был вознагражден монеткой из кармана профессора в обмен на экземпляр утреннего выпуска.
Но вот доктор, стоящий у окна, внезапно просиял и бросился открывать дверь, впуская внутрь миниатюрную мисс Мону Джекc. Здороваясь, он приподнял шляпу, заодно поприветствовав и ее спутницу, каковую тут же и представили как мисс Нину Джекc — более высокую и бледную копию своей младшей сестры. Сопровождала их горничная в узорчатой шали и самом что ни на есть строгом капоре, весьма склонная к фырканью, хмыканью и суетливому поглядыванию по сторонам.
Дамам представили профессора и мистера Киббла; так маленький отряд из шестерых путешественников впервые собрался вместе. Слуга внес кладь сестер Джекc и возложил ее на конторку; юный кассир вычеркивал из списка одно имя за другим, уделяя двум прелестным сестрам куда больше внимания, нежели оправдывалось необходимостью. Он выгибал брови, отпускал экспромтом остроумное замечание-другое, так и сиял улыбкой и эффектно наклонял голову то под одним углом, то под другим, при этом совершенно не замечая суетливую горничную, что не раз фыркнула и хмыкнула в его адрес.
Что до нее самой, так горничная Сюзанна занималась главным образом мисс Ниной, то завладевая ее рукой, то поправляя на ней ту или иную деталь одежды, то нашептывая на ухо словечко-другое ободрения, в то время как сама мисс Нина держалась отчужденно, ни с кем не заговаривала и лишь встревоженно оглядывалась по сторонам. Так что мисс Моне Джекc пришлось выступать своего рода послом к той части отряда, что состояла исключительно из джентльменов.
С колокольни церкви святого Скиффина донесся перезвон колоколов, возвещая о наступлении желанного часа, или, точнее, шести часов. Карета уже стояла во дворе, четверка запряженных коней нетерпеливо била копытами. Где еще недавно царила тишина, теперь поднялись шум и суматоха; Геркулес и его подручные сломя голову носились туда-сюда из конторы и обратно, загружая подлежащие транспортировке вещи в багажное отделение и в ящик под сиденьем кучера.
— Шесть часов! — завопил стражник, как если бы священного гласа колоколов церкви святого Скиффина было недостаточно. — Поторапливайтесь, вы, там! Поторапливайтесь! Шесть часов!
Одинокий пассажир империала, в пальто, в сапогах, при шляпе и шарфе — словом, закутанный с ног до головы, точно современная мумия — взобрался на козлы и устроился рядом с грудой клади. Остальные путешественники сели внутрь, сестры и суетливая горничная — с одной стороны, джентльмены — с другой. Стукнула подножка, лязгнули дверцы, и пассажиры оказались надежно заперты до конца первого этапа пути.
Кучер взобрался на козлы. Сзади, на небольшой скамеечке в глубине, уселся охранник, поставив ноги на багажное отделение и разложив весь свой грозный, абсолютно необходимый арсенал — сабли, шпаги, рапиру и зловещего вида трехгранный кинжал — в пределах досягаемости руки. Между этими двумя устроился пассажир империала, сгорбившись на подушке, точно еще одна груда клади, и зарылся носом в шарф, как если бы уже уснул.
