схожесть с расфуфыренными птицами.
Вместо кольчуг и кирас — ярчайшей расцветки пурпуэны и жаки с разрезными рукавами, свисающими почти до пола. У некоторых модников рукава были усыпаны колокольчиками, издававшими при каждом движении звон.
Поверх этого у многих мантии и причудливые плащи, отороченные мехом.
Количество сверкающих побрякушек просто зашкаливает и, скорее всего, их счет идет на килограммы.
К разноцветным шоссам я уже привык, да и сам в таких, но гульфики! Судя по размерам, некоторые придворные обладали лошадиными достоинствами… да что там — мамонт вполне может позавидовать!
Вместо сапог и латных сабатонов на ноги мужики понадевали туфли с длиннющими закрученными мысками, привязанными к щиколоткам, коленям и даже к поясу.
Вместо боевых мечей — золоченые рапиры, кинжалы и шпаги, усыпанные гроздьями драгоценных камней и являющиеся не более чем пародией на боевое оружие.
Полный разрыв шаблона…
Мама, куда меня занесло?!
Я, конечно, не обольщаюсь внешней мишурой нарядов. Пятнадцатый век на дворе. Каждый из них, несомненно, — воин и без рассуждений ринется в любую рубку, но все равно… все равно — попугаи.
И вся эта цветистая толпа впилась в меня взглядами разной степени ненависти. Ропот не смолкал и даже нарастал. Я всерьез стал ожидать, что двор коллективно похватает свои декоративные шпажки с кинжальчиками и ринется меня рубить.
Ситуацию поправил старик-сенешаль; справедливости ради скажу — он один из немногих напоминал настоящего кабальеро. Сенешаль бухнул посохом в пол и грозным голосом заявил:
— Вдовствующая принцесса Вианская, Андоррская и Беарнская, дочь Франции Мадлен де Фуа желает говорить!
В зале мгновенно наступила мертвая тишина. Я даже услышал, как бурчит желудок у Тука.
Мадлен выждала довольно продолжительную паузу и произнесла:
— Я понимаю ваш ропот, мои верные подданные. К нам прибыл старый недруг Арманьяк, и в вашей памяти еще жива ненависть к представителям этого рода. Но… — Мадлен запустила еще одну драматическую паузу. — …Но зачем он это сделал? Кто может сказать, зачем он к нам прибыл?
Пышный толстяк, стоящий в группке придворных около самого трона, зверски выпучив глаза, выкрикнул:
— Он спасает свою никчемную душонку от гнева руа франков Луи Одиннадцатого. Будет просить заступничества, милостей и денег!
На слово «денег» у толстяка уже не хватило воздуха, и он его в буквальном смысле прохрипел.
Такая же пышная и толстая дама в неимоверно высоком двурогом эннене, стоящая рядом с толстяком, возможно даже — его жена, довольно громко высказалась, как выплюнула:
— Бастард! Отродье…
Мадлен поморщилась, но промолчала, с превосходством обводя взглядом зал.
Крики стали раздаваться один за другим.
Боже… в чем меня только не обвиняли и что они только не предполагали. Причем больше всех вопили самые скромные придворные, находившиеся на самом большом удалении от трона. Некоторые из них даже потрясали оружием и делали угрожающие движения в мою сторону.
Я, как ни странно, успокоился. Стало отчетливо ясно, что Мадлен умело ведет свою партию и ничего плохого, именно в данный момент, мне ждать не стоит. Она сейчас пастух, а двор — ее стадо баранов.
Господи… не женщина, а царь Соломон в юбке. Уже ее хочу… слава богу, гульфик паклей набит, иначе про мое хотение догадался бы весь двор.
А крикуны… ну что же. Я совсем не против немного размяться и проредить ее свиту. Внимательно осмотрел придворных и приметил самых буйных. Не сейчас, немного попозже.
Тук, смотрю, тоже в страх и отчаяние не впал. Приосанился, грудь выпятил, эфес палаша сжимает. Глазами сверкает. Молодчага…
Франсуа? А Франсуа просто мертвецки побледнел. В обморок не упал, уже хорошо…
Кардинал молчал, угрюмо наблюдая за бесновавшимся двором. Он, очевидно, тоже понимал, что ситуация под полным контролем у Мадлен и нужды ему вмешиваться нет. Впечатления недалекого человека он не производил. Даже совсем наоборот.
Шум и гомон прекратил сенешаль, опять трижды двинув посохом об пол. Вот же достойный старик… Надо обязательно с ним подружиться и распить пару литров винца под окорок…
— Вы не правы, мои верные вассалы! — Мадлен продолжила говорить, снисходительно улыбнувшись. — Он не просит милостей. Ему не нужно заступничество. Он по своему обету отринул свой сан, титул и даже цвета рода. Этот Арманьяк следует в Арагон утвердить торжество христианской веры над сарацинами. Но он счел своим долгом, презрев все опасности, явится к нам, дабы сообщить…
Опять пауза…
