стоял, – мальчишка-ландскнехт, худой, большеглазый, лет пятнадцати на вид, такой, что и не поймешь, взрослый или еще ребенок, – уже почти снял с факела защитный колпак и злыми глазами всматривался в глубину пляшущего пламени. И было, было в этом взгляде что-то знакомое, что-то неясное, что- то смутно всплывающее из памяти…
Размышлять было некогда.
Оффенбах вцепился одной рукою в плечо мальчишке, резко рванул парнишку на себя, разворачивая от опасного пламени и разрывая невидимые, но уже такие ощутимые огненные нити, протянувшиеся из глубины пляшущих языков, а второй рукой одновременно прихлопнул пламя, полыхающее на факеле.
Коридор погрузился в темноту. Слышно лишь было сбивчивое, гулкое, даже с какими-то подсвистываниями, дыхание мальчишки. Мадельгер за плечо подтащил его к сероватому, едва заметному во мраке провалу окна-бойницы и зло прошипел:
– Жить надоело?!
Он ожидал чего угодно: оправданий, фраз «я не хотел, оно случайно», насупленного молчания – но совсем не того, что мальчишка вытянется в упрямую струну и резко выплюнет:
– Надоело! И что?!
Оффенбах медленно разжал руку. Он мог, конечно, предположить, что он конченый идиот, но что их таких внезапно окажется двое… Это было для мужчины внезапным открытием. И не сказать, что очень уж приятным.
А мальчишка стоял, не отрывая от него напряженного взгляда, и по его тонким, упрямо сжатым губам было видно – честно говорит, действительно надоело.
– Почему? – только и спросил ландскнехт.
От этого короткого вопроса его собеседник малость смешался, а потом ожесточенно дернул плечом:
– Я должен радоваться рабскому ошейнику?!
Мадельгер дернул уголком рта – то ли усмехнулся, то ли скривился:
– Есть более простые способы свести счеты с жизнью.
– Например? – В голосе не было ни малейшего намека на интерес.
– С башни. Вниз головой. – Кажется, в ответе проскользнула ирония.
Мальчишка ее легко почувствовал, ощетинился:
– Если умирать, так не в одиночестве. Госпожу Аурунд бы еще прихватить. Да продлит Тот, Кто Всегда Рядом, ее дни… на сковородке! – На последних словах мальчишка вздрогнул всем телом, вцепился обеими руками себе в голо, словно ему не хватало воздуха… Хотя почему «словно»?
Впрочем, видно, этих коротких слов было недостаточно для того, чтобы ошейник сжался навсегда. Уже через мгновение юный ландскнехт убрал руки и замер, хватая ртом воздух.
– Поосторожней со словами, – фыркнул Мадельгер. – Хотя… Ты ж хотел умереть? Вот тебе простейший способ. – Задумываться о том, что всего несколько минут назад был таким же идиотом и так же пытался всмотреться в огонь, чтобы призвать в свое тело саламандру, не хотелось.
Мальчишка зло сжал челюсти и отвел взгляд.
– Звать тебя как, самоубийца?
– А какое это имеет значение?!
– Интересно просто, как зовут дурака, решившего поступить так же, как и я, – пожал плечами мужчина.
Юный ландскнехт бросил на него удивленный взгляд и тихо вздохнул:
– Орд. Орд Цейн.
– Орд… Острие клинка… – тихо протянул Мадельгер. – Говорящее имя.
– Я с севера. У нас принято давать имена, связанные с войной и оружием, – тихо буркнул молодой наемник.
– Я в курсе, – в голосе Оффенбаха проскользнула непонятная ирония. – Уж будь уверен.
Орд вновь отвел взгляд, а затем, когда поднял глаза на собеседника, на лице его была написана упрямая решительность:
– А я все равно повторю! Саламандра, вырвавшись, разнесет весь этот замок по камешкам! Я повторю! Я все равно повторю!
– И-ди-от, – вздохнул ландскехт. Уж он-то, после неудачной попытки, чувствовал себя умным и многоопытным. – Ты задумался о тех, кто здесь останется? О других пленниках?
– А смысл?! – В голосе Орда горела ничем не прикрытая ярость. – Ошейники не снять. И неизвестно, снимутся ли они, если госпоже Аурунд случайно, не приведи Тот, Кто Всегда Рядом, упадет на голову камень. Так зачем тогда жить?!
Логика в его рассуждениях, конечно, была. Но просто стоять и смотреть на то, как кто-то сводит счеты с жизнью, Мадельгер не собирался. А то, что вселение в себя саламандры – попытка самоубийства, было понятно даже идиоту.
– А не много ли ты берешь на себя, решая за всех?!
