— Про вас — это про госбезопасность? — уточнил Саша.
— Про русских, — сдержанно обиделся синий майор.
Фамилия синего была Берия, и Саша подумал, что рассказывать о нем правду в Германии бессмысленно: ну кто поверит, будто в русское гестапо берут каких-то монголо-татар, да еще позволяют им дорасти до майоров.
Но облегчение режима вышло очень кстати: Саша и правда хотел узнать Россию лучше.
— Это только начало, я слышал, скоро всем будет полегче, — сказал Игорь. — Пора уже, хватит. В конце концов, вы не военнопленные.
— Я был военнопленным, — сказал Саша и помрачнел.
— Ты вообще много успел, братик. — Игорь всегда называл племянника так, да и держался с ним скорее по-братски. — Я тебе даже слегка завидую. Ты у нас везучий.
— Да ну его, такое везение, — сказал Саша искренне.
Из него получился хороший репортер, он много ездил по стране, видел ее во всей красе — и все больше за нее переживал. Ему стало ясно русское убожество и понятна русская безалаберность, и проверил он алгеброй русскую надежду на авось. Здесь не было культа завершенной работы, доведенной до логического конца, и не могло появиться никогда. Здесь такое не особенно поощрялось. Вылизывать все до блеска не считалось необходимым. Это твое личное дело: хочешь — старайся, молодец. Не хочешь — не напрягайся.
В России просто не существовало единого понятия о качестве. Тут жили как бы сами по себе мастера своего дела, и еще те, кто стремился вырасти мастерами, — и огромная масса всех остальных. Мастера создавали штучные прекрасные вещи и хорошо зарабатывали. Остальные делали ширпотреб, зарабатывали посредственно, но зато не напрягались. Игорь Рау не умел не напрягаться, поэтому строил отличные дороги, но занимал узкую нишу — у него были свои отношения с заказчиками и подрядчиками, выстроенные годами. Он был мастером и работал там, где действительно нужен. В нише нашлось бы место еще для двух-трех инженеров Рау, а для десятка уже нет. И это странное отношение распространялось на все сферы, начиная с точного машиностроения и заканчивая колкой дров.
К несчастью, Россия могла себе позволить такие порядки: она по-прежнему неплохо зарабатывала на сырье, и когда ей требовались действительно качественные вещи — покупала их. Так не могло продолжаться вечно, но об этом можно было подумать завтра, а еще лучше послезавтра или когда-нибудь потом.
Немцы это уже проходили, но по-своему, по-немецки. В прошлом веке, когда товары из Германии считались второсортным барахлом, особенно по сравнению с английскими, на всех германских предприятиях развернулась фанатичная борьба за качество. Она дала свои плоды через несколько десятилетий. И еще много лет понадобилось, чтобы фраза «немецкое — значит отличное» зазвучала действительно гордо, ведь мало делать хорошие вещи, надо еще и потребителям это доказать. Как в похожей ситуации будут справляться русские, Саша не представлял: скорее всего — никак. Они просто не смогут договориться между собой.
Здесь очень гордились своими товарами потому что — свои. Это считалось патриотично. Честно признать, что товары — так себе, непатриотично. Товары получались, по большей части, действительно так себе. Но благодаря политике заградительных пошлин, которую ввел Миротворец, и всячески поддерживал нынешний кабинет, рядовому патриоту сравнивать было особенно не с чем. Не по карману.
В этом смысле война с Германией здорово повлияла на русских: патриотизм патриотизмом, но когда ты дошел до Берлина и по дороге увидел, насколько тут все по-другому, в голове сами собой рождаются недоуменные вопросы. Например: а мы, что, так не можем? А почему?.. Саша не раз и не два слышал это от русских, вернувшихся с войны. Им действительно было интересно: почему?
Да по кочану.
Ответ напрашивался сам. Великая Россия, какой ее увидел Саша, была страной неисчислимых людских богатств, талант на таланте, но сколько бы их ни реализовалось, загубленных нашлось бы на два порядка больше. Казалось, русская бюрократия создана нарочно, чтобы гнобить всех, кто высунется, и делать это с максимальной эффективностью. Отец был прав: здесь не спешили и другим не давали. И с каким же плохо скрываемым наслаждением, с каким азартом не давали!
— Именно так, — подтвердил капитан. — Это фильтр, балда ты. Пробьются только самые зубастые. А если всем позволять, они страну порвут на тряпочки.
Саша, как приезжал в Дубну, первым делом к капитану шел — выговориться. С отцом на такие темы общаться было бесполезно, он только лишний раз злился. Он слишком хорошо все это знал, испытал на себе еще в молодости. А Саша хотел понять, отчего здесь так странно.
— Потому что у нас всего боятся, — говорил отец.
— Потому что у нас всего слишком много, — говорил капитан. — Вы, немцы, трясетесь над каждой веточкой, а мы целые леса на дрова изводим. Поэтому душа русская широкая, и ей только дай развернуться, полетят клочки по закоулочкам. Вот ты про революцию думал — радуйся, Саша, что революции не было. Если революция в какой-нибудь Франции задрипанной — ее хватает тряхануть всю Европу, а случись она в России — мы бы ее на весь мир распространили, чтобы сразу всех осчастливить. Мы бы огнем и мечом пронесли свет истины с востока на запад и далее везде. Миротворец это очень хорошо понимал. Он не только Россию спас, он планету в целом уберег от такого кровопролития, что Вторая мировая покажется игрой в войнушку. Мы бы
